Клоун номер 2
«Мы все молчим, а мы все считаем и ждем,
А мы все поем о себе - о чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета…»
Сутки напролет дождь и ещё дождь, островки асфальта, грязь на ботинках, машинах и стенах пятиэтажек. Летом этот городок уютен, а вот зимой, когда дождь, тоска и пустота, тебе за сорок, в гостиной ворочается больной отец… Уехала бы туда, где в мокрых мостовых отражаются фонари, грохочут трамваи, толпа из метро, не узнают и не задают вопросов, а вечерами светло и не хочется выть. Ольга в Киев звала... Но папа после инсульта не справляется, до этого долго болела мама - и уже пятый год ты сиделка. Тесная родительская квартирка, зарплата учительницы, говорливые подруги, унылые ухажеры, в перспективе – все то же самое плюс болячки. Ходишь одна, не можешь себя заставить одеваться на базаре, отвечаешь на вопросы, дожидаясь маршрутки, болтаешь с коллегами на переменах. А перед глазами только прошлое. Будущего нет, какое здесь будущее, в этом глухом закутке?
Третий урок, серый свет, самостоятельная у восьмого «Б». Макушки, шепот, учебники на коленях. Он, по сути, такой же, как все восьмые бэ этой вселенной. И тот, в котором ты сама сидела, был таким, с поправкой на время. Шестая парта от доски, затылки, «наочність», - совсем другая перспектива.
Всегда есть королева, её фрейлины, а ещё - разбитная спортсменка, неприступная принцесса, несколько замкнутых гадких лебедей, шумных клуш, крикливая массовик-затейник, ещё одна неприступная принцесса и надоедливая староста класса. У мальчиков – обязательно главный хулиган со свитой, которого все боятся, но, по причине крайней его тупости и тщеславия, – манипулируют. Пара отвязных двоечников, отличник – зануда, ещё отличник, прячущийся за вечной иронией и не понимающий ничего ни в словах, ни в глазах. А в него обязательно влюблена одна из будущих лебедей. Затем спортсмен, злой или добрый. И, непременно, клоуны. Клоун номер один – удачливый, смешной, демонстративно отрицающий всякую возможность «взяться за ум». Тогда они брили виски и танцевали брейк, теперь носят бороды и пишут загадочные стихи. Клоун номер два – обязательно несмешной и самовлюбленный, спешащий высказаться по любому поводу. Медленно взрослеющие хорошисты. Потом из некоторых вырастут отличные парни, с которыми что в разведку, что замуж – одинаково хорошо. Ещё троечники, которые ни то ни сё, пара тупиц и список окончен.
И так из года в год, те же шутки и розыгрыши, извечное желание привлечь к себе внимание, в глазах – весь свет, который предстоит завоевать, а на доске – столетняя война, спустя час - реформы Петра. Вызовешь к доске, наугад, и смотришь в окно, не слушая. Зима с каждым годом длиннее, утром темно, вечером темно, сапоги прохудились, насморк. Жизнь, которую завоевала. Манжеты вечно мелом перепачканы. И эти капли на стекле.
После уроков Людка, друг детства, располневшая, заботливая и всюду сующая нос, неутомимый поставщик кавалеров для одинокой подруги. Хвастает детьми, ругает мужа, жалуется на кучу болезней, проблемы с родней, младшей в воскресенье на соревнования, но форма мала, завтра тетка из Крыма приезжает … Жизнь полна событий, а у тебя только больной отец, пустое небо за окном и старые фото в альбоме. Делает все Людка из самых лучших побуждений, но когда зимой дождь, хочется, чтобы она не поджидала в учительской, а ещё лучше, чтобы вместо неё за столом сидел, к примеру, Борхес или Бредбери. Дорога домой была бы другой.
Людка же молчать не может, рассказывает о моде, вчерашнем сериале и новостях политики, в её, Людкином, изложении. Как папа, ходила ли в новую «Фору»? Да, Юрка приехал!
- Какой из них? - раздраженно буркнула Аня, поставив сумку на скамейку остановки.
- Та Юрка ж Демидóвич, с Сашкой сидел перед нами. Как узнал, что ты здесь – аж подпрыгнул. Спрашивал, спрашивал, я даже не успела узнать, женат ли? В перчатках был, а машина красивая, и сам ничего, ухоженный, он с тебя всю школу глаз не сводил, это даже учителя замечали, может пригласишь, что тут такого…
Слушаешь, стараешься не морщиться от головной боли, - провались ты Людка со своей трескотней и намеками. Дяде Коле надо позвонить, кран течет. Они с отцом опять выпьют, будут стараться не шуметь на кухне, и от этого уснуть не удастся.
Он сидел у подъезда, под козырьком. Букет, конфеты, виноватая улыбка: можно я зайду? Все тот же клоун номер два, вечный её поклонник, так же вечно ей не интересный.
Это так просто – начать разговор, но Юрке это не под силу и сейчас. Остроты, одна корявее другой, цитаты не к месту. Позер. Виски седые, залысины, - а по сути не изменился, рот не закрывается, и так же моментально подстраивается под собеседника, - разговорил отца, пока она возилась на кухне, обаял кота. Урчит, паразит, забыл, кто тебя кормит? Как удачно, что в холодильнике банка икры, думала полакомиться на выходные, ещё тушенка тети Марии из деревни, за картошкой надо в подвал сходить, да, и баклажаны.
Вернулась, – из-под кровати вытянут ящик с инструментами, починил кран, и дальше стучит. Отец многое хотел сделать, крутится рядом, у Юрки руки, как заведенные, приятно смотреть почему-то. Полочка, косяк двери, задвижка ванной, дверь на балкон, - доволен собой, сияет прямо. А на балконе твое белье сушится, в ванной надо было убраться сто лет назад, на полке пыль двухнедельная. Молчала, старалась радоваться за отца, который некстати разговорился про болячки свои, про зятя бывшего, неумеха, мол, был. Про маму, которой нет уже два года. Говорит, не замолкая, один днями, скучает. Юрка расспрашивает как бы обо всем, а разговор переходит на неё. Терпела, старалась направлять отца короткими репликами, но усталость после работы взяла свое:
- Юра, перестань шариться по квартире, пожалуйста!
Отец сразу сник, вобрал голову в плечи. Неловкая пауза, а Юрка сияет:
- Тембр голоса у тебя приятный.
Отец тоже заулыбался.
За столом - принужденная беседа, папа выпил, расчувствовался:
- Юра, расскажи о себе.
Отвечает папе, а говорит, очевидно, для неё.
Уехав в институт, возвращался, искал её на каникулах, но подойти боялся. На третьем курсе родители уехали в Штаты. Квартиру продали, возвращаться стало некуда. На шестом курсе набрался смелости и зашел, поговорил с мамой. Вы, Петр Николаевич, на работе были. Узнал, что летом была свадьба, Аня уехала к мужу в Петербург. Через год сам уехал к родителям, был курьером, продавцом в автосалоне, потом колледж. Семь лет назад приехал в Днепропетровск, работаю с программистами.
- Изредка бываю здесь, чаще летом. Через Киев 600 километров, но, бывает, приснится под утро..., и не деться никуда. На выходные еду, брожу по городу, вечером – обратно. Встретил одноклассницу, она сказала, что Аня здесь, зашёл, конечно.
Папа кивает, а сам пытается незаметно переложить сигареты в карман брюк.
- Родители как?
- Здоровы, слава Богу. Приезжали летом, родных повидать. Я к ним раз в год, на Рождество.
Папа поднимается, идет к балкону: – Воздухом подышу!
При гостях Аня не хочет с ним ругаться, хотя сколько раз говорил, что бросил.
Юрка смотрит, улыбается:
- Я видел тебя последний раз ещё в институте, из окна автобуса. Волосы покрасила, непривычно. Потом искал в интернете, но без толку – не знал твоей новой фамилии. Спросить одноклассниц – стеснялся, заходить к родителям - тоже. Да и… раз замужем, какой смысл?
Изменился. Увереннее в себе стал, и как-то более "плотный", что ли. Тот мальчик от одного косого взгляда увядал. Но отцепиться от него было так же непросто.
- Аня, разреши мне зайти завтра? Или, может быть выпьем кофе в городе?
- Юра, у меня много работы.
- Послезавтра?
- И послезавтра.
Слова выскакивают, как из автомата, хочется спать, ещё гора посуды и отцу укол делать. Но те, давние разговоры не прошли зря, соображает быстрее.
- То есть, никогда. Всерьез меня по-прежнему не рассматриваешь?
- Не рассматриваю.
- И видеть не желаешь?
Нарывается?
- В таком качестве – не желаю.
- Ох, дурная это ностальгия,- слово в слово, как тогда, на пустыре.
- На каком пустыре? Ах да, мы простились за школой.
- Простились? Ты меня отправила чуть не пинком под зад.
- По-другому ты не понимал.
Сжал губы, и молчит, взгляд в пол.
- Теперь тоже не хочу понимать, если честно.
Пожала плечами – твое дело. А он уже скалится, прячась за клоуна Юрочку:
- Горе побежденным! Как часто я могу являться ко двору в качестве школьного друга? Ты же тогда предложила оставаться друзьями. Надеюсь, немного чаще, чем раз в двадцать семь лет и семь месяцев? Хотя бы раз в полгода?
- Ну зачем тебе…
- Все за тем же, Принцесса. Я влюблен, и никакой надежды, что это пройдет. Жаль только - тебе это ни к чему.
Взрослые. Юрка тогда бы ни за что не отважился сказать об этом вслух. И странно, что называет «Принцессой». Нет, не было принцессы, было близко, гадкий утенок. А теперь утка, лебедь не пророс.
- Пока.
Стала за штору и смотрела, как спускается по тропинке к котельной. Та же грация водомерки. Дошел до угла, стал в тени, и смотрит в её окна. Юрка, Юрка, как странно видеть тебя взрослым.
Кто знает, что бы ответила, окажись теперь на том пустыре?
«Как будто бы ночь нежна, как будто бы есть еще путь -
Старый прямой путь нашей любви.»
Наверное, то же самое, потому что тоска сжимает сердце по себе, тогдашней, а ты был просто неотступный спутник юности, зеркало, в котором те дни отразились.
И после пустыря таскался за ней по городу, но на расстоянии. Это тоже раздражало, Танька все хихикала, потом спросила, по дороге в кино:
- Тебе он что, совсем не нужен?
- Более чем. Подарить?
Подруга хитро улыбнулась и переложила светлую косу на грудь, а после сеанса пошла вперед по бульвару. Прямо к лавочке, где ожидаемо сидел Юрка. Высокая, стройная, вот кто принцесса. Аня наблюдала издали, от киоска Союзпечати. Поднялся, улыбается, говорят о чем-то, пожимает плечами. Простившись, пошел через улицу, прямо на Аню. Деваться некуда, поздоровалась. Расплылся в улыбке, привет-привет, а брови вдруг взлетели, оглянулся на Таньку и замер. Догадался. И выцвел сразу, глаза, как у больной собаки. Молча кивнул, и прошел мимо, сутулясь. Больше не появлялся, вплоть до сегодня. Юрка из прошлого, очень далекого прошлого.
- Научись у него отшивать, -сказала потом Танька, - открытым текстом говорю: пошли на дискотеку! Сияет, я даже поверила, всегда, мол, мечтал, все пацаны теперь от зависти лопнут, но... Но! Жизненно важные дела не позволяют ближайшие полвека этим заняться. И комплимент, и… Хорош.
За Танькой кавалеры в очереди стояли, и, чтобы её отшить, должна быть веская причина. Глаза эти, собачьи, кололи потом.
Тогда нравился Генка курсант, на его фоне остальных не замечала. Потом институт, добрый и сильный Толя, замуж, многолетние попытки завести ребенка, неудачная беременность. Ссорились, Толя все обижался на частые упреки и придирки, разве я виноват в этом? И правда не виноват, но там, в больнице на Васильевском было так горько, и так одиноко. И после, не чувствовал ведь, не понимал, зачем она плачет ночами. И не пробовал понять, что хуже всего. Разборки, выяснения постоянные, хоть с работы не приходи. Муж загулял через год, потом это вошло в систему, терпение кончилось и вернулась к маме. Алгоритм.
А ты Юрка, как был ненужным неприкаянным балбесом, так, похоже, и остался.
Ненужным он не был. Просто так и не захотел менять прошлое на настоящее.
Оба знали, что стоит Ане шагнуть из-за занавески в квадрат света – будет приходить, звонить, стоять в тени ночи напролет. Но к чему ей, не выглянет.
Словно услышал, развернулся и исчез за стеной. Ночь фиолетовая, неуютная, какой тут сон?
Людке ничего не рассказала, закружили будни, поздравления с 8 марта, очередная гулянка в школе, третья четверть на исходе, контрольные, педсоветы, и тишина в доме ночами. Невольно подойдешь к окну - на углу котельной пусто, отец ворочается за стеной, книги все перечитаны, - молчишь, глядя в небо, а оно темно, далеко и безразлично.
Хуже всего перед рассветом. Ближе серый экран потолка, крутится хроника твоих промахов и неудач, страхов и отчаяния. Думаешь о том, почему все пошло не так, о Толе, где стоило промолчать, а где нет. Как долго ждала, что он приедет, обнимет, попросит прощения, и все будет по-старому в их маленькой «двушке» на «Лесной» ... И о Юрке, потому что он из той, прошлой жизни, непохожий на нынешних. Явился тут, а что с ним делать – непонятно. Может быть зря она тогда, может жизнь получилась бы светлее, он ведь так настойчив, нет - привязчив…, нет, не поэтому, слово не то. Вспоминала письма после школы, которые оставались без ответа, и все пыталась подобрать определение. Должно быть похоже на Майку, собаку дворовую,- битую, глупую и надоедливую. Все норовит в нос лизнуть, а как прикрикнешь, - под балкон и смотрит обиженно. Пожалуй, слово «верный» подойдет. Иначе зачем появился, молодых, что ли, мало вокруг? И опять мысли, одна тоскливее другой, – но можно ли было иначе, если не любила, не мечтала, не вспоминала? Как в голову семнадцатилетним вложить нынешние мысли? Хотя, что теперь. У нас давно уже разные жизни, назад не отмотать. И желания такого нет, если совсем честно.
Зачем они, эти бессонные часы перед рассветом? Уснешь за минуту до будильника, опять головная боль, чашка кофе, маршрутка, повесть временных лет, цеховой кодекс Средневековья, дура завуч с вечными претензиями, звонок. Юра?
Сама удивилась своей радости, но он опять все испортил. Вроде ничего не упускает, даже больше, «читает», - по дыханию, по междометиям. А выводы делает не те, совсем не те, точно внутрь себя повернут.
- Аня, у меня есть предложение. Хочу поговорить с тобой с глазу на глаз. Разговор долгий, часа на два.
Нужно – так приезжай, говори, кто в этой дыре считает часы? Что ты вечно спрашиваешь не про то? Привези мне воспоминания о себе самой, книгах, пластинках, грозе над рекой, майских линейках под каштанами, и портфеле, который ты вечно рвался нести. О небе, которое близко.
- Я понимаю, что для тебя это нелегко, и постараюсь быть полезным. Пообещай мне ещё один разговор, а я договорился о курсе восстановительной терапии для папы, санаторий в Днепре, лучшие специалисты.
- Болван, - сказала в трубку с ненавистью и отключилась.
После уроков тяжеленная сумка: тетради, методички, пособия; в аптеку надо, а под школой машина и Юрка, как ни в чем не бывало: «Люда, Аня кто заказывал такси для очаровательных «преподов»? Ясно, - на Дубровку, ха-ха!» И сумка уже в багажнике, сама - на заднее сидение, принципиально. Людка пусть щебечет там, спереди. У подъезда все же воспитание не позволит: зайдешь на чай? – да я только сумку занесу. Ещё что-то достал из багажника, пыхтит на ступеньках, этаж четвертый. Открыла дверь, - отец сидит на диване, сам оделся, рубашка, свитер, и рядом чемодан. Юрка из-за спины: – Ах, Петр Николаевич, уже собрались, какой молодец!
- Юра, - она из кухни, - помоги мне, пожалуйста.
- Что все это значит? - шепотом.
- А, позвонил твоему папе, договорился.
- Но чем платить, он…
- Спокойствие, я сказал, что в профкоме бесплатно дали.
- Соврал?
- Естественно, как иначе? Ты только не сдавай меня. Нельзя ему лишнее переживать. Через месяц вернемся, в воскресенье, двадцать шестого. Я привезу.
- Что? Какой месяц?!
- Тихо, ти-хо, отдохнешь хоть одна.
И вышел в комнату.
А отец сияет: и дома надоело, и верит, что поправится. Заметалась по квартире, до-собирая белье, носки, книги, очки запасные, не взял ведь и половины необходимого. Юрка отвел папу в машину, вернулся взять чемодан. Аня за столом на кухне. Руки дрожат.
- Ты… ты кто такой, чтобы распоряжаться тут? Что ты себе позволяешь?.. Шантаж какой-то, я не могу папу не пустить, знаешь прекрасно.
- Шантаж, конечно. Стараюсь как могу. – Улыбается.
- Так вот! Можешь помогать папе, сколько угодно – меня это не касается. И я не намерена с тобой больше разговаривать. Никогда! Ты сам все разрушил.
-Что? – перегнулся к ней через стол, глаза белые, бешенные. – Что разрушил? Что ты вообще знаешь?!
Махнул рукой и вышел в коридор. Потоптался там:
– Сумки, желтые, это тебе.
И хлопнул дверью.
Взревел мотор во дворе – и тихо. Совсем тихо.
Сумки эти пальцем не трону. Привезет отца – сам заберет. А нет – так вынесу на помойку перед носом у оборзевшего Юрочки.
Опять дождь, сколько ж можно. Села на диван, к окну на спортплощадку ПТУ, то есть колледж давно какой-то, но по сути… кажется, всю жизнь просидела у этого окна: дома, деревья, небо. Остальное - снилось.
Юго-западный ветер швыряет капли о стекло, серое небо, черные крыши. Ударившись на границе неба и крыш, капля делает круг, верхняя часть – черная на сером, нижняя – серая на черном, линия не держится. С тех пор как они переехали в новую квартиру, а ей было тринадцать, Аня помнит этот двор и этот дождь. Даже диван никогда не передвигали, новый стал на то же место.
Отец перезвонил после 11ти, доехал, поселился. Сон пропал. Прошлась по квартире - непривычно одной. Зажгла лампу у дивана, заварила чай. Думала о папе – как ему в незнакомом месте? Так быстро согласился, совсем на него не похоже, всегда мучается, принимая решение. Вспомнилось, как угасала мама. Затем пришел страх, что с отцом может стать хуже после дороги, Юрке что, гнал, небось, машину со злости, не его же отец. Знакомый страх, хуже всего было тогда, в больнице… Щелк – и ты совсем одна в этой квартире. И в этом городе. И на этой земле.
Пожалуй, можно заглянуть в сумки, одним глазиком, отвлечься от дурных страхов. А потом закрою, как было.
Сверху лежала записка. Просмотрел, мол, твою библиотеку в прошлый раз, эти книги её дополнят. Диски – скорее всего услышишь впервые, расскажешь потом ощущения.
В одной сумке около тридцати книжек, ещё двадцать во второй, как он донес? Разложила на полу – семитомник Грина из букиниста, Фитцджеральд, Паустовский, Стейнбек, толстенный том Экзюпери, Саймак, Стругацкие, Льюис, Во, Бронте, Диккенс, – чего только нет. Удивили старая книга Крапивина, «Выстрел с монитора», точно такое издание было в городской библиотеке. Наверняка Юрка тоже читал. Одна из книжек обернута алой бумагой и подписана: начать непременно с неё! Заинтриговал, автора не знаю,- «Положитесь на Псмита», пошла хорошо с третьей страницы, ещё чаю, и достала диски.
Под ними лежала бутылка Бэйлиз. А это соблазн. Но нет, не дождётся, положила обратно.
Через полтора часа в квартире негромко играл «Метод Дакворта Льюиса», книга дочитана до пятой главы, глаза мокрые от смеха. Ну, где там твой ликер? Хрустальная рюмка, ноги в плед – а, завтра все равно к третьему уроку, почитаю ещё. Ейдж оф революшн потому что, в сад, все в сад.
Отец открыл дверь сам, в левой руке держал чемодан. Помолодел, смеялся, угол рта почти не проваливается. Спустилась к Юрке, который сидел в машине и боялся войти. Поблагодарила, пригласила обедать. Пока они болтали о футболе, молчала. Когда отец вышел к дяде Коле, спросила:
- О чем ты хотел со мной говорить?
- Так ты согласна?
Пожала плечами – если нет, зачем бы спрашивала?
- Давай пойдем кофе выпьем?
- И потом весь город будет обсуждать темы наших бесед?
- Тогда поехали. Час езды и абсолютное инкогнито. Пожалуйста, не делай такое лицо.
В машине – уютно, так бы ехала весь день. Мотор шумит, картинки за окном меняются. Покой.
- Юр, я хотела у тебя попросить прощения.
- За мою изломанную жизнь? (ха-ха).
Дернулось внутри раздражение, но справилась, надо.
- За то, что на бульваре Татьяна… В последний день.
Пауза. Шевелит губами, кивает головой. Говорит что-то про себя.
- Спасибо.
- За что?
- Извиняться трудно. И за то, что помнишь.
- Плохо было? – казалось, что выслушав, можно загладить вину.
- Да,- только и сказал Юрка.
Кафе недурно для придорожной таверны, почти пустое. У входа подвыпившая компания, парочки, но в глубине – уютные диванчики и никого вокруг.
-Ну, выкладывай, что у тебя, заинтриговал.
- Я Вам интересен? Это впервые, стоило бы придержать планету и насладиться ощущением. Увы, завтра встречи с утра, как раз приеду. Выслушай только серьезно, я постараюсь тебе не надоедать своими страданиями, кое-что только придется упомнить. Так вот, я постоянно стараюсь осознать, что прошло много лет, ты другая. Это, кстати, давало бы мне надежду. Но вот, вижу только девочку, в которую влюблен. Девочку, которой не нужен. И надежды теперь почти нет, уже не так наивен. Подозреваю только, что судишь ты меня за прошлые грехи. Срок давности которых истек. Я прошу второй шанс, хотя у меня не было ни одного, кажется. Скажи: выспрашивать, что со мной не так и обещать измениться – это дохлый номер?
- Абсолютно дохлый.
- Тогда – ва-банк, моя последняя карта… Не перебивай только, и так трясет.
Как школьник вдохнул, на ладони смотрит.
- Я предлагаю тебе переехать в Днепропетровск, слушай дальше, на работу офис –менеджером. У нас есть вакансия. Это как хозяйка офиса – надо следить чтоб все работало, чай кофе, моющие были, разные прибамбасы для офиса – маркеры, картриджи, железяки, - много всего, программисты работают. Я буду помогать поначалу, люди вокруг хорошие, тебе понравятся. Хорошая новость в том, что сейчас там работает девять человек, можно всему научиться спокойно, а в октябре открытие нового офиса, уже на семьдесят сотрудников. Там работы будет по горло. Зарплата четырнадцать тыщ, премии. Жить можно в квартире однокомнатной, пустая стоит, раньше останавливался коллега из Дании. Ну не морщись, я понимаю, но ты вообще можешь со мной там не видеться вне работы, и если вдруг найдешь кого по сердцу – ты никому ничего не должна, а через год во Львове офис планируется, сможешь туда поехать, если в Днепре плохо. Соглашайся, я хочу помочь, даже если это не добавит мне шансов. Чего тебе ждать здесь? Папе лучше, можно нанять помощницу по хозяйству, или забрать с собой, наконец. В Днепре ему понравилось.
Он говорил, говорил, все продумал, предугадывал возражения, указывал на преимущества. Защищал проект. Глаза разгорелись, словами сыплет, какие-то таблицы положил на стол, а мир вокруг неё сжимается, теряет цвет. Звучит, может быть, и интересно, но это вариант «бедной родственницы», которая обречена благодарить, даже если только внутри себя самой. Нет, нет, ни за что. К тому же, - не себя ли, прежнего, ты ищешь во мне? Тебя там нет, зачем обманываться? И как знать, чего тебе самому захочется через пару лет? И снова возвращаться, и быть объектом провинциальных сплетен? Нет, нет, нет.
Замолк вдруг, смотрит. Понял, увидел, прочитал. На лице, в выражении глаз, по жестам. Тут надо отдать ему должное, даже мама не могла так улавливать её эмоции. Раньше это раздражало страшно, - вопьется взглядом и тянет, тянет, с самого дна. Вздохнет, и отведет глаза. Как тот пес, все понимает. Сказать только не может, не обучен.
- Нет? Окончательно?
Кивнула.
- Тупик, - сказал Юрка и втянул голову в плечи. - Опять тупик. Знаешь, я не удивлен. Просто…
И взгляд этот опять, и виски ломит, и на улице темно, завтра к первому уроку. Людка душу вынет расспросами, разговоров на год вперед, отец уже решил, что они поженятся, поясняй ему… Тупик.
А бог из машины дремал на соседнем диванчике, укрывшись за спинкой. Ему, то есть мне, было нехорошо. Потому что вчера мы женили племянника в Виннице, родители, жена с детьми уехали, я остался с кузенами на второй день, а с кузенами - это риск. Их постоянная готовность к застолью, - инопланетное что-то; на обратной дороге и то бусик остановили у кафе. Продолжение вечера: кофе с коньяком, где мало кофе; текилу будешь, нет? - тогда виски. Олежка уносится к стойке с криком "время коктейлей!" А у меня язык заплетается, ноги не держат ещё с вчерашнего дня. Я так не могу, поэтому уполз тихонько за дальний столик и задремал. Услышал разговор необычный, растрогался. Во дают, думаю, чисто Санта-Барбара. Встал в туалет - так то ж Принцесса! И Юрку признал, хотя не мгновенно. Подсел к ним, стоять не получается. Аня улыбнулась глазами, а этот идиот за ворот меня сразу, в спинку вдавил.
- Стой, - сиплю, - меня нельзя! Забриски Пойнт я.
Это пароль был такой. В нашем классе лишь я да Юрка знали эти слова. Я, кстати, там был тоже вам не барахло, отличник, гордость класса, нечего теперь кузенами попрекать.
- Витька? – наконец-то сообразил этот тугодум, а шея не железная.
- Ну! Привет, говорю! Сколько лет, сколько зим!
Анька – глаза в сторону, мрачнее ночи, а Юрец лихорадочно так:
- Витя, друг, я правда рад тебя видеть. Но, пойми, у нас важный разговор… очень важный. Давай позже созвонимся, встретимся, посидим, – что угодно.
- Та, - говорю, держась за поручень вертлявого дивана, - я в курсе, что важный. Подслушивал.
Тут Принцесса вообще льдом начала покрываться, и у Юрки в глазах нехорошее. Пока опять руки не распустил – я поднялся:
- Вы, - говорю, - два дурака! Ты, - потому что пытаешься обаять Принцессу такими методами, а ты, - ткнул пальцем в сторону Аньки, но не попал, - ты, потому что отказываешься. Строите из себя. У меня все.
- Как ты… – возмущенно выдохнула Принцесса, но я уже валился набок, пытаясь ободрить её теплой, ламповой улыбкой. Лапы двоюродных подхватили и повели к выходу.
- Ты пьян! – выкрикнула, наконец-то, гневно. Оскорбить пыталась, благодарности ноль. И как так можно, книжные ж дети, а слов не находят? У самой лицо кривится, сейчас заплачет.
Брат Олежка, тот сразу нашелся:
- Пьяный проспится…,
- Дурак никогда! - Хором рявкнуло мое дружное семейство. Бармен прыснул.
Я уже от двери крикнул:
- Ты про кружок говори! – и благосклонно показал всем два пальца: «peace!», мол, дурачье такое. Братья уже пели «Ой на горі два дубки», мы уехали.
- Фу, - поджала губы, - а был ведь нормальным парнем.
- Да, - Юрка непонятно кривил лицо, - и я был… он проспится, а я…
И закашлялся глухим, нервным смехом. Смотрит в стол, молчит. А за окном уже темно. Боже мой, что я здесь делаю? Там отец переживает и рано вставать завтра.
- Мне пора, - поежилась. – Кстати, что за кружок, о котором тебе следовало рассказать?
- Фотокружок, - Юрка говорил пыльным голосом и смотрел сквозь неё, - я там все время твои портреты делал. Маленькие – в альбом, большие - на стену.
- У родителей висели?
- У родителей стеснялся, держал в папке, в общаге – да, и сейчас…
Вынул из сумки альбом, пододвинул:
- Вот, цифровая обработка, для тебя перепечатал. Возьми на память.
Сам с убитым видом принялся складывать таблицы свои в папку. Час битый выносил мозг разговорами бестолковыми, имея под рукой это…
В альбоме было черно-белое лето, грозовые тучи, река и небо. И она. Несколько дурацких фото из школьных альбомов, остальных не видела и не догадывалась, что её фотографируют: девочка покупает мороженное, идет по мосту, сидит на лавке у подъезда. Сарафанчик с мишками, зеленый был, по фото не понять. С папкой возле музыкалки, локоть забинтован - Трезор у бабушки цапнул. В читальном зале, с новой стрижкой. Словно провалилась туда, со мной ли это было? Щемит внутри, как много забыла, а тут, спустя полжизни, – хроника. Листала страницы, уже почти не видя, а внутри открывались давно заколоченные потайные комнаты, поток воспоминаний сносил плотины, которые строила годами. В горле комок, не отдышаться, а Юрка все теребит свои бумажки, упавшим голосом рассчитывается с официантом, поднялся, глаза отводит:
- Ты отцу придумай что-нибудь, я заходить не буду. Тошно мне, Аня.
- Да сядь ты,- почти крикнула, - это что?
На фото крупно: кисть правой руки на поручне в автобусе, нога на зебре перехода, затылок, две косички.
- Ты. У меня был хороший объектив.
Она обязана была тогда догадаться. А сейчас что скажешь? Мысли мечутся, сердце стучит...
- Я, я не знала, что меня фотографируют.
- Незаметно снимал, из сумки. Мне казалось, если кто-то догадается, а в первую очередь ты, - я умру. Без дураков умру. Витька знал, на кружке помогал печатать, пока я не купил увеличитель домой. Но молчал, делал вид, что так и должно быть. Он Таньку твою любил, тоже печатал.
- Ты, выходит, шпионил за мной все время?
- Ну, зачем ты так? Слово плохое. Ждал, ходил, да. Все время.
- И все это время хранил фото?
- Хранил. Да не злись ты. Никто их не видел, и не увидит. И вообще, какая теперь разница?
А сам листает альбом, глаза теплеют:
- Тут мы на сцене, что-то про Африку, не помню. Пионервожатая снимала, ещё одно фото есть. Другие тоже, я не все напечатал, могу прислать.
Не злиться? Нет, ты полный болван, при всей своей интуиции.
- Много еще?
- Полторы сотни. Здесь вот, Витькино фото, - наш класс на демонстрации, трудно разглядеть, но тогда был единственный раз, когда мы рядом стояли, я уснуть не мог от счастья, ты смотри дальше, там ещё есть с колхоза, когда мы ..., - он вдруг уронил голову на локти и замычал.
Потом глухо:
- Как занятно говорить: «мы».
Музыка закончилась, гудит шоссе, и бармен позвякивает стаканами за пустой стойкой. Ночь.
- Мы, - вдруг повторила Принцесса. И на Юркину руку легла узкая и длинная ладонь.
