Предисловие и биографическая справка.
"Он играет на похоронах и танцах,
Все зовут - там и тут."
А. Макаревич.
Предисловие и биографическая справка.
Делающего любое дело, на любом уровне мастерства, за углом караулит неудовольствие от результата. Невыспавшийся рыбак костерит неподвижный поплавок, Альфред Сисли марает этюды лазурной краской, поэты спиваются. "Это как распределение Гаусса - обосновать трудно, изменить нельзя, но можно приспособиться. Рецепт, принёсший облегчение многим - разыскать в памяти образ гения – чистого, легкого, которого будни не в силах объять. Лучше, если имеет место факт личного знакомства, но фото и рассказы тоже подойдут.
Иногда мне отвратительно все, написанное мной на бумаге. От строчек веет серостью, буквы натужно выстраиваются в угловатые фразы, а предложения заводят в тупик. «И слова, что скрипят на зубах, как песок, легче выплюнуть, чем проглотить… Дело дрянь». Я откладываю карандаш и разочарованно смотрю на корявые буквы, затем поднимаю глаза к пробковой доске, висящей на стене у стола. Там есть несколько фотографий дорогих для меня людей. Справа в центре - маленькое черно-белое фото, края оборваны, изображение пожелтело. Вдоль забора – навес, поросший виноградом, рядом с моим совсем молодым тогда отцом стоит человек в длинном пальто, надетом на белоснежную рубашку. Шляпа, сдвинутая на затылок, сигарета в углу рта и широкая улыбка. Это Ян Выговский, провинциальный музыкант – самоучка, судьбы которого коснулся Господь. Просто отмерял таланта другою, нежели нам, мерою, и все получалось у него легко, непринужденно и блестяще. Такие люди быстро становятся легендами. Имя Выговского было на слуху у многих, но только некоторые вспоминают о нем теперь. Иное время, ушедшая эпоха… Слишком все было давно. Время, в котором он жил, безвозвратно миновало, и тех, кто знал его лично, становится все меньше. И все меньше возможностей услышать историю Яна Выговского из уст очевидца. Раньше молчали из-за страха перед «органами», теперь не многие остались живы. Иногда за столом проскочит невероятная история – то ли байка, то ли истина. Седая матрона со вздохом расскажет о своих впечатлениях от музыки, когда на её свадьбе играл сам Выговский. Лысый мужичок, после третьей, вспомнит, как Выговский посылал его за сигаретами. И уж тогда все наперебой станут рассказывать то, что они слышали о музыканте - чаще всего абсолютно мифические истории из третьих рук. В сухом остатке - музыкант, дирижер, «невозвращенец», автор музыки к советским, а позже и голливудским фильмам, джазовый экспериментатор, иногда аккомпанировавший рок–звездам, в недостижимом отсюда Royal Albert Hall. На родине музыканта, в Житомирской области его больше помнили играющим на свадьбах. Казалось, в 50е и 60е там не было ни одной мало-мальски «статусной» пары, на свадьбе которой не играли бы Выговский и его приятели.
Вот некоторые личные подробности, которые доступны его далекому родственнику, то есть мне.
Родился Ян в маленьком домике на улице БЫстрицкой в Бердичеве. Прямо через реку стоял монастырь босых кармелитов, где его крестили в 1929году. Папа Выговский был пятым сыном обедневших волынских шляхтичей. Он кормил семью, работая почтовым инспектором. Мама – кроткая женщина, судя по единственному фото - черноволосая, стройная, грустные глаза и открытая улыбка. После смерти отца она работала уборщицей, прачкой и обрабатывала соседям огороды. Тем и кормилась семья. Яна баловали всегда, а после смерти мужа сын «совсем сел ей на голову». Ядвига Выговская работала вечерами, стирая и чиня бельё для районной больницы и мечтая о другой жизни для своего сына. В общем, обычная мама, как у нас с вами. Мальчик рос холеным шляхтичем – белая кожа, темные глаза, длинные пальцы и эта непередаваемая осанка, которой теперь почти не увидишь на улице. Рано выучился читать, но делать этого не любил, предпочитая торчать весь день на плотине вместе с Загребельной шпаной.
Когда Яну исполнилось одиннадцать, он выволок из чулана футляр черного дерева, оснащённый вычурными кованными застежками. Внутри оказалась скрипка огромного размера, как ему показалось тогда. Ян спросил маму, та рассказала о семейной реликвии - виолончели папиного дедушки. Папа берег её, но играть не умел. Так она и пролежала много лет в чулане. Ян же выказал живейший интерес к инструменту, весь вечер пытался играть, как на гитаре. И маме слышались нежные мелодии в неумелом переборе расстроеных пересохших струн.
Назавтра она отнесла виолончель к соседу, старому Моше. Тот играл на скрипке в городском саду на танцах, и клубе железнодорожников. Но это для трудовой книжки, деньги он добывал игрой на свадьбах, юбилеях и похоронах. Ездил с музыкантами по селам, имея репутацию первоклассного «музЫки».
Моше долго цокал языком, рассматривая виолончель:
- Ты мне делаешь загадку, это же ж старая вещь. Зачем у тебя такая рухлядь, продай старому соседу, я дам хорошую цену. Надо будет довести её до ума, и мой Боря научится так играть шо Боже ж мой, и тебе тоже будет приятно!
Боря - сын Моше, был ровесником и другом Яна.
Мама подумала и ответила:
- Нет, я не продам её Вам, это память мужа. Но Вы можете взять её себе пока, и пусть Боря играет на ней. За это я прошу научить моего Яна игре. За ремонт заплачу Вам осенью.
Моше опешил от таких слов тихой Ядвиги и рассердился. Он кричал, что не надо никаких условий, пусть несет свою реликвию в музей, раз она такая дура, что не в состоянии видеть своей выгоды. Но, обычно мягкая, мама не отступила ни на шаг.
- Вы знаете, дядя Моисей, что с тех пор как Зыгмунта забрали, я работаю, как наймычка. Ян – сын врага народа. У него нет пути к лучшей жизни, с него не выйдет инженер или учитель. А тяжелая работа не для этого мальчика – у него тонкие кисти и богатая фантазия, он сопьется на заводе, или станет воровать. Так пусть научится играть.
Моше еще долго ворчал, но согласился. А после года обучения отдал виолончель обратно Яну, «потому что мой Боря – не думает себе ничего, а с мальчика Выговских будет толк. И если он пришлет старому Моше копейку на рубль от этой игры, - то я таки куплю себе лавку и хай они все будут мне здоровы!».
Ян много занимался, ему нравилось осваивать инструмент, нравилось командовать звуками. Каждый вечер по несколько часов он играл, а мама тихо делала за него домашнюю работу, слушая из кухни музыку. Получалось все лучше, и иногда Ядвига плакала ото гордости, узнавая мелодии.
Ян заканчивал 8й класс, когда Моше стал брать его с собой «на играть». Помогало то, что Боря тоже был там со второй скрипкой. Подросток, выполняющий взрослую работу, и сам взрослеет быстро. Скоро Ян играл уже и на еврейских свадьбах и праздниках, а в то время в Бердичеве это значило иметь очень мало свободного времени.
В 42м немцы собрали евреев во дворе монастыря кармелитов. А потом повели за город расстреливать. И Моше, и его жена, и старшая сестра Бори уже не вернулись домой.
Сам он в это время прятался на чердаке у Выговских и молча плакал. Когда в дом вошли полицаи, они с Яном конопатили лодку у реки. Мама Яна почувствовала неладное, опыт 30х сказался. Она крикнула Яну скороговоркой по-польски какую-то тревожную чушь, и Борис спрятался под лодкой.
Моше ушел молча, опустив голову. Вечером, убирая на клумбе, мама нашла там большой перстень с камнем. Видимо, старик успел перебросить сквозь штакетник.
Так и прятался Борис у Выговских и их родственников до ухода немцев. Его дом основательно разворотили, когда искали золото, но солдат на постой туда не определили - окраина. Мама содержала дом в порядке, а когда Борис поселился там один после ухода фашистов – отдала ему и перстень. Её сын Ян в это время сидел в тюрьме.
Посадили его туда за три месяца до ухода немцев за драку. Провожая вечером девушку на Чудновскую, он возвращался после комендантского часа. Двое полицаев у моста остановили его, один сразу же получил в ухо. Выговского скрутили, били, и посадили в тюрьму. Красная армия была близко, и в суматохе Яну не дали никакого приговора, при этом даже кормили сносно, каждый день приходила мама и плакала. А он буянил и орал в окно камеры, что отомстит «этим сволочам» за свою загубленную долю молодую. И громко пел разные песни оскорбительного толка. Голос у него был как минимум громкий, по-видимому эти тирады услышали чьи-то непростые уши, потому что после войны юного Яна вызвали в горком для вручения грамоты и трофейных швейцарских часов. За что – он понял не совсем. Ещё на левой руке у локтя осталась татуировка красавицы с длинными волосами. Её сделал сосед по камере. На этом этап борьбы с фашизмом у Выговского закончился, и наступил голод.
Яну исполнилось 17, и недоедать было невыносимо. Подрабатывая с Борей разгрузкой вагонов на станции, вечерами они сидели в пустом большом еврейском доме, как настоящие взрослые пили немного самогона, закусывая вареной картошкой и квашеной капустой. Ян заедал старательно, чтобы не догадалась мать, но она догадывалась и плакала, говоря, что водка многих погубила и никому не помогла. Там же, в доме старого Моше, друзья играли, старая скрипка осталась нетронутой. Потом с войны вернулся дядя Изя. У него было двенадцать банок красной американской тушенки, орден Красной Звезды, медаль «За Отвагу» и раздробленная пулей голень. Полгода он лежал в госпитале в Белоруссии. Комиссовавшись – приехал на родину, и узнал, что ни знакомых, ни родных у него больше нет. Хромой Изя два дня ходил по городу с расспросами, в тщетной надежде найти выживших. Третий день молча просидел с Борей у засыпанного рва, куда сбрасывали убитых евреев.
В свой дом Изя вселился силой, там уже жили люди. Он выкинул чужие вещи из маленькой угловой комнаты с печкой, прошелся по дому, собирая всё, что напоминало о прошлом, и стащил к себе. Противостоять здоровому, хоть и одноногому фронтовику никто из жильцов не решился.
Нашлась и его труба, Изя скоро собрал оставшихся «музык». Стали возвращаться с войны молодые ребята, и по селам Житомирщины снова гуляли свадьбы. Фронтовики привозили свои гармошки, тетки пели хором, но я вас прошу, кто же может сравниться на свадьбе с хорошим еврейским коллективом?
Они ездили по селам и городкам, и скоро стали популярными музЫками в области. Изя «имел себе тактику», и приходилось таскаться по самым отдаленным селам, что было нелегко. Сейчас бы это назвали «агрессивынм занятием ниши на рынке». Свадьбы, юбилеи и похороны не мыслились без «музЫк с Безыменной». Ян уже верховодил вовсю, его черный чуб, аристократическая стать и буйный темперамент, а так же наградные часы плюс ореол «борца с фашизмом» ( но главное – страстная и виртуозная игра) выделяли из «музЫк». Выговский работал сторожем на рем. базе, а днем он играл, без устали собирая звуки, переделывая их на свой лад. Моцарт, услышанный утром по шипящему областному радио, к вечеру мог стать очередной мелодией на свадьбе, так что и сам цадик ничего не мог заподозрить.
Так продолжалось лет пять. Но вот, на одной из свадеб в Тройянове, его игра понравилась секретарю райкома, и Выговский был зачислен на работу в Житомирский театр. Сразу и без разговоров, о согласии Яна никто не спрашивал особо, но он и сам хотел идти наверх. Почти на два года он, практически, стал личным музыкантом Ланецкого, к тому времени уже второго секретаря Житомирского обкома, вечерами играл в яме со своей виолончелью. Иногда появляясь на сцене театра в роли статиста. На выходных - все так же играл на свадьбах со старым коллективом. Добродушный (для своих) партийный бонза откровенно покровительствовал Выговскому и добился его зачисления в Ленинградскую консерваторию. Окончив по классу виолончели, тот вернулся в Житомир и создал струнный квартет. Не удивительно, что скрипкой квартета был Боря Моисеевич. Затем Ян переехал в Киев и преподавал в консерватории достаточно долгое время, аж до своего побега. Писал музыку к фильмам, в основном Одесской киностудии, много гастролировал с квартетом, несколько раз сопровождал труппу Киевского оперного в гастролях за рубежом. В 1962 впервые участвовал в новогоднем концерте Венской оперы. На «Мелодии» вышло несколько пластинок с этюдами Выговского. А в 1967 он не вернулся из очередных гастролей, попросив американское подданство. В Союзе его имя сразу исчезло из прессы, квартет был распущен, в программках театра Леси Украинки, на некоторых пьесах перестали указывать имя композитора. До узкого круга долетали новости о его успехах на Западе, о том, что Выговский много гастролирует, пишет музыку для Голливуда, играет с джазистами. Молодое поколение могло увидеть его имя на дисках Алана Парсона и Manfred Mann Earth Band. Но это самое молодое поколение уже очень плохо представляло себе, кем был Ян Выговский.
осень 2009
пятница, 29 января 2010 г.
Ян Выговский. Часть два.
Ян Выговский
Вторая часть.
июль 2009
Первая волна финансового кризиса докатилась до Украины в октябре 2008го. Запомнилось это, в первую очередь, ажиотажем вокруг замороженный депозитов, фантастически низкими ценами на импортные автомобили (доллар вырос, а гривневые цены меняли не все), и истерическим урезанием расходов. Все, кто имел отношение к бизнесу – «резали костЫ», простые покупатели, наученные опытом выживания в первой половине девяностых, перешли в режим ожидания. Stand By, Товарищи, stand by! Это ещё Ленин так учил, на счет покушать. По квартирам создавались запасы продовольствия, по учреждениям - задерживались зарплаты и пенсии. В стране преобладал пессимизм и апокалипсические ожидания. Из дырок в фундаменте вылезли полчища политиков, знающих, как «перемогти кризу», и не было в Гамельне своего мальчика Нильса с дудочкой, который избавил бы нас от этих паразитов.
Алёна Карпенко это все не очень задело поначалу. Она продолжала учебу на третьем курсе консерватории по классу скрипки и, подобно многим коллегам, подрабатывала вечерами, играя в ресторане на Подоле. Заработок позволял арендовать комнату на Ветряных горах, и жить, мечтая об успешной карьере музыканта. Образцом для наследования был Выговский, которому она приходилась родственницей по материнской линии. Вокруг многое было связано с этим именем. Мамины рассказы о детстве, восхищенные вздохи преподавателей Бердичевской музыкальной школы, городские полулегенды, да и многое другое. Даже здесь, в Киеве многие преподаватели были знакомы с ним лично, многократно пересказывались совершенно фантастические истории об его игре и сопутствующих выходках. На стене аудитории висело черно-белое фото, между Растроповичем и, почему-то, Прокофьевым. Молодой Выговский смотрел насмешливо, и был похож на героя Халхин- Гола.
С приходом января 2009 года, мысли эти ушли на второй план. Ресторан закрылся, и встал вопрос об учёбе в целом. Найти работу средней руки скрипачу, когда все говорят о грядущем коллапсе экономики невозможно. Играть в переходе Алёна не хотела ни за что. С квартиры придется съехать, общагу посреди учебного года получить не просто, да и не хочется. Можно пригласить к себе жить подружку Вику, и работать по вечерам в Ашане. Но это если хозяева согласятся терпеть двоих на квартире за те же деньги. Работа будет мешать учебе, да и заработки там ничтожны. В этом году она наверняка опять не возьмет грант, потому что все же Наташа Белова играет гораздо лучше. Хотя, казалось бы - зачем ей эти деньги? Родители Беловой могут позволить себе содержать половину потока консерватории, не то что мама Карпенко, которая учительствует в Бердичеве и живет практически с огорода.
Подобные мысли донимали Алену последние несколько месяцев. А когда она приехала к маме после Пасхи, то стало понятно, что всё это и есть реальность. Город был так не похож на столицу, где всегда вращались большие деньги. В Бердичеве все это казалось немыслимым. Город беден, и, что самое страшное, - эту бедность гораздо проще примерить к себе, чем поверить в удачу, которая ждет в Киеве. Раз она за три сравнительно успешных года не проявила себя, что ж верить в успех, когда в дверь стучит бедность? Неопрятная, нудная и беспросветная, как мартовский дождь. Денег ждать неоткуда, и хотя бросать учебу она не намерена – кто знает, что будет дальше. Маму посвящать во все детали не стала, та и так отдавала единственной дочери всё, что могла. Отец умер 2 года назад от инсульта, и пятницу Алёна навестила могилу на новое кладбище за городом.
На обратной дороге решила зайти на мессу в костеле кармелитов. Часы показывали только пять, а идти домой и обратно к монастырю не хотелось. Болели ноги, и нужно побыть одной. Алена прошла вдоль здания музыкальной школы и села на скамейке, на верху монастырской стены. Отсюда открывался вид на мост и багровые облака у кромки заката. У реки прятался в камышах густой зимний туман. Тоскливо, пусто вокруг и впереди тоже. Как справляться с этой жизнью в одиночку? То, что приходит на нас надо преодолевать, но как? впрочем - думай, не думай, ничего толкового в голову не приходит. Похоже, что за нарисованным очагом дверцы не оказалось. Да и ключ Черепаха не дала. И черепахи самой не было. Ожидалась, но не пришла.
Раньше Алёна часто сидела здесь, после занятий в «музыкалке». Жизнь так же казалась сложной, девочка мечтала о учебе в Киеве, о блестящей судьбе скрипача. Сейчас всё это (за исключением блеска) у неё есть, но может быть отнято. И мама не вытрет слез и не исправит все, как это было раньше.
Mama, where are you gone? This is no dream, can’t make it right, if it’s wrong.
Сухой покашливание за спиной заставило обернуться. У памятного знака погибшим в войну евреям стоял сморщенный старичок. Он что-то бормотал про себя и трогал камень рукой. При этом раскачивался из стороны в сторону. Старичок был очень импортный, – хороший плащ, дорогие полуботинки коричневой кожи и широкополая шляпа отлично смотрелись даже на его сморщенной фигурке. Из-под шляпы виднелся красный нос, слезящиеся глаза и пряди седых волос. Алена глядела на него и представляла себе бедного маленького человека, жившего здесь давно. Работал за копейки, терпел насмешки за смешное (наверняка) имя-отчество. А потом уехал в Израиль и теперь живет там. Видимо тоскует, но, если судить по гардеробу, - не бедствует. А ведь это хорошо – не быть бедным. Не главное, конечно, но так хорошо иметь дом, возможность ездить по свету. Алена отвернулась, прикрыла глаза и стала мечтать, забыв обо всем, как тогда в детстве. Концерты, семья, крепкий дом. И обязательно белый лабрадор. Она назовет собаку Машкой.
Подобное состояние накатывало, когда по телевизору показывали белые домики на берегу океана. Очень, бывает, хочется пожить там, в сени высоких пальм. И, кстати, вполне понятно, что жизнь везде одинаковая – скука, боль, предательство и вечная усталость. Но, помимо того, что одинаково, там ещё есть и домики и океан и маяки и пальмы. А здесь нет. И не будет. «Времена не выбирают», и слова „да будет воля Твоя” принимаются разумом пока, даруя покой, Но эта тоска бьет исподтишка. Почему они там, а я здесь? В чем смысл серого, полуголодного существования? Разве я стану лучше от того, что проживу жизнь в нищете, да ещё с унылым видом из окна на соседнюю пятиэтажку? Плюс вечный запах дворовой помойки. Чем я хуже миллионов обитателей белых домиков? Почему молодой музыкант там идет в поисках вдохновения, в круиз на яхте, а Алёна Карпенко – полоть бесконечные грядки?
И ей, как это теперь бывало, стало жаль себя, да так, что захотелось заплакать. Дыхание стало неровным, лицо перекосилось и Алена положила голову на колени, закрывшись ладонями. Смешной повод, смешная проблема девчонки, которая не видела беды. Люди переживали войну, страшные лишения и умудрялись с этим справляться, просто жить, не носясь со своими желаниями. А ей невмоготу от одного видения неизвестного берега.
Отвратительное состояние, когда очень жаль себя. Тем не менее, с ним трудно справляться - себя жаль до слез, до отчаянной мечты о помощи. Помощи невесть откуда, как в детстве. Эта жажда избавления от своих, пусть ничтожных, проблем, беспочвенная hope of deliverance сжимала воздух вокруг, красные отсветы заката на монастырских стенах становились отблесками огня в огромном камине, у которого она сидела, маленькая и беспомощная, в предчувствии нездешнего тепла и света.
Стены, дерево и старичок отодвинулись. Алена повернулась ко всему спиной, сжалась в комок, и стала напевать грустную мамину колыбельную,
Ой люленьки, люленьки, люлі
Ой люлі, маленьке дитя спать...
Мелодия проста и заунывна, но всегда меняла ощущение от мира вокруг. Казалось, что слышно мамин голос, с дивана, где она укачивает младшего брата, а Алена лежит лицом к стене, и засыпает. Весь мир прост и уютен, будущее предсказуемо и ослепительно прекрасно. Главное - не принести из школы двойку.
За спиной снова раздалось покашливание.
- Простите, что вмешиваюсь,- произнес старичек, - могу ли я Вам помочь? Акцент тоже указывал на еврея-иностранца.
- Спасибо,- ответила она, выпрямившись. Со мной все в порядке.
- О, да-да, это заметно, у меня тоже есть глаза. Вы потрясающе выглядите.
Алена уже набрала воздуха в легкие и приготовила резкую тираду, чтобы отшить непрошенного собеседника, но тот сказал:
- У Вас есть слух, - и улыбнулся. Я слышал, как Вы напевали.
- Благодарю, я студент консерватории.
Получилось язвительно и невежливо, но лучше бы он отвязался сразу. Видно, охота поболтать, вернулся из своего Израиля, и навещает памятные места детства, много их таких тут. Но старичок не отвязался.
- Можно, я присяду, я ведь очень старый? У меня болят ноги, и в спине постоянно стреляет. Вам этого пока не понять. Скажите, а Вы учились в этой музыкальной школе?
- Да, коротко ответила Алена, подвинувшись. - Только какое это имеет значение?
Но старичка было не так просто смутить.
- Для меня - огромное, - вы знаете Бориса Моисеевича, он ещё струнные преподавал?
- Слышала о нем, но он, к сожалению, он умер до того, как я здесь училась.
-Ну шо ты будешь делать,- взмахнул руками старичок, - такое горе! Давно?
-Уже больше 10 лет.
-Вэй, вэй. А его жена?
-Я ничего не знаю о ней.
Хотелось закончить этот разговор. Было холодно и нужно уже идти в храм, чтобы занять место.
Алена встала.
- Мне пора. Вы приехали с паломниками? Автобусы с хасидскими паломниками останавливались недалеко, у швейной фабрики. С ними приезжали не только правоверные, но и просто эмигранты, ностальгизирующие по тихому и уютному городу. Этот видимо, из таковых, потому как пейсов и ярмулки не было в наличии.
- С паломниками? - переспросил тот? Ах да, конечно…Всего доброго. Вы только не переживайте так. Все обязательно уладится! Все всегда и непременно улаживается.
После мессы настроение улучшилось. Алена легко шла, помахивая сумкой. Она оставила у скамейки пакет с перчатками, сапой и банкой от рассады, надо было вернуться забрать его. Пакет белел под скамейкой, и, к её удивлению, у стены стоял тот самый старичок, странно скособочившись, он упирался лбом в стену и что-то бормотал, повернувшись лицом к Загребле. Заметив Алену, выпрямился и кивнул. Подойдя ближе, Алена спросила:
- Я могу Вам помочь?
Старик улыбнулся:
- Это теперь Ваша очередь спрашивать?
Глаза были красными, видимо только что плакал. И Алене он показался ещё более жалким и беспомощным.
- Послушайте, у меня таки есть просьба к Вам. Проводите меня, прошу Вас, так я немного нездоров.
Алена хмыкнула. Но отказать не решилась.
- Пойдемте, тут идти то 500 метров. Несколько минут старик шел молча, а потом, словно включившись, стал выспрашивать про разных людей, которые жили в городе когда–то, про изменения в архитектуре. Смешно охал, когда узнавал, что тот или иной дом был снесен, особенно горевал о каштановой аллее на улице Либкнехта. Потом попросил рассказать о консерватории, «где учатся такие талантливые дети, шо Боже ж мой!»
Собеседником, однако, он был замечательным. Смеялся, когда надо, задавал вопросы, на которые было легко и приятно отвечать, и даже хотелось рассказать ещё чуть больше. Спрашивал в основном он, Алена только узнала , что зовут старичка Борис Ааронович, и он приехал из Австрии. Очень хотелось узнать про Вену, где она ни разу не была, но расспрашивать малознакомого человека было неловко.
Дома, за чисткой картошки, Алена рассказала о туристе, и мама сразу принялась гадать, кто же это мог быть. Она знала многих в маленьком городке.
-Наверное, это тот Аронович, что преподавал физику в строительной бурсе, -решила она. Хороший был человек, помогал Ромчику готовиться к поступлению в МИФИ.
Двоюродный брат Роман жил теперь в Питере, имел двоих детей и был лыс, как колено.
-Бедный старик, - вздохнула мама, - ездит и ищет, чего нет. Наверное, совсем одиноко ему там. Вот она, старость. После смерти отца она часто говорила о старости, смерти и грустила. Потом украдкой пила сердечное. Алёна решила отвлечь маму и спросила наобум:
- Как ты думаешь, он был знаком с Выговским, раз спрашивал про Бориса Моисеевича?
- Может быть, даже наверняка, здесь все друг друга знали, а уж Выговского было и подавно. Тот ведь не мог сидеть спокойно, лез во все…
Мама была троюродной сестрой Выговского по отцу. Но вспоминала об этом неохотно. После того, как Зыгмунта Выговского расстреляли в 32м, за участие в гражданской войне на стороне Армии Крайовой, родственники предпочли о нём забыть. С женой и сыном старались не общаться, потому что за это можно было уехать в лагеря.
Мама говорила об этом, Алёна возмущалась со всем присущим юности максимализмом. Мама и сама ругала родителей, когда узнала. Но как судить их, выживших в те годы?
- Борис, - тот был просто тихоня по сравнению с Выговским, хотя лучшие друзья. Ян был отчаянным, хулиган попросту, и никого не слушал, кроме матери, да и то не всегда. Но людей не обижал, выходки его больше чудные были. При немцах подрался с полицаем, папа рассказывал. Его в тюрьму за это на три месяца посадили, били сильно. Потом отпустили. А когда советы пришли, и об этом узнали – Ян героем стал. Борец с фашизмом! А твой дед говорил, что из–за девушки драка получилось. Было в Выговском что-то такое, по нему многие сохли.
Во второе воскресенье апреля, на проводы. Алёна с мамой поднялись рано – нужно было навестить родственников на старом кладбище у «Прогресса», и успеть к мессе на Новосёлки, к отцу. Около семи утра они уже убирали могилы бабушки и дедушки. Было тихое солнечное утро, в кронах старых деревьев шумел ветер, пели птицы, неподалёку громыхал маневровый локомотив. Когда они ещё шли по тропинке, Алене все время казалось, что где-то недалеко в деревьях играет музыка. Такая легкая и теплая, продолжение весеннего солнечного света. Убрав могилу и высадив цветы, мама присела на скамейку и начала негромкий разговор с родителями. Алена взяла пластиковое ведро и отправилась набрать воды для полива. Выйдя на главную аллею, она снова услышала музыку, на этот раз вполне отчётливо. Где-то в кустах играла виолончель, на этот раз ошибиться было невозможно. Невидимый музыкант играл хорошо, правда неаккуратно, как ребенок. Он прерывал мелодию, импровизировал. Сбивался с темпа, но не фальшивил. Алена, поддавшись любопытству, свернула на боковую тропинку, и пошла прямо на звук. У заросших могил стоял автомобиль с тонированными стеклами, музыка шла с той стороны. Людей не было видно, но дверь открыта, скорее всего, звучала магнитола. Алена сделала ещё несколько шагов вперед, и музыка стихла, видимо её заметили. Сделав абсолютно независимое лицо, она прошествовала по тропинке мимо автомобиля, махая ведром, и направилась к выходу на Пушкина, где во дворе дома была колонка, и хозяева разрешали набрать воды. Возвращаясь, она опять услышала виолончель, и улыбнулась про себя, подумав: «Какой-то робкий эльф играет». На этот раз эльф играл Вивальди. Играл напористо и энергично, виолончель рассыпала звуки, подобно скрипке. Алена остановилась послушать под большим тополем. Не доиграв до конца, невидимый музыкант снова сорвался на импровизации. Получалось мило. Подняв ведро, Алена пошла к маме, когда музыка была уже почти на пределе слышимости – виолончель заиграла колыбельную, мамину колыбельную. Это было любопытно и интригующе, и Алена, бросив ведро, снова повернула на звук. И он также замер, как только она увидела автомобиль. Подумав, о том, что надо бы подойти и попросить скопировать этот диск, она отмела эту мысль, как неудобную. Мало ли, какие жлобы там внутри, хорошая музыка ещё ничего не значит.
Но все же больше нравилось представлять застенчивого эльфа в зеленом плаще, вдохновенно терзающего инструмент и прячущегося от людей.
По дороге назад, Алена рассказала маме о странной музыке, и показала место, откуда она звучала. Послушав, мама заметила: - Там гробки* Выговских, их некому убирать. Пойдем хоть бурьян выдерем, заодно и удовлетворим твое любопытство.
Они подошли к машине, музыки не было. Раздвинув кусты сирени, вышли к могиле. Трава была вырвана, и нависающие ветки кустов обрезаны. На лавочке сидел спиной к ним тот самый Борис Аронович, рядом в траве лежал новый кофр виолончели. Алену немного покоробило видеть такой предмет небрежно брошенным в росу. Рядом с ним лежали перепачканные землей перчатки и саперная лопатка.
Борис Ааронович обернулся и встал, приветствуя.
- Вы снова хотите спасать бедного старика?
Алена представила маму, После обмена традиционными фразами вежливости, он спросил:
- Вы не скажете, кто следит тут за этой могилой?
- Иногда я убираю. Иногда приходит моя двоюродная сестра Марыня.
- Лесовская?
- Да, точно. Вы с ней знакомы?
- Так Вы, наверное, Катя, дочь Марцеллины Щепанской? Ой, какой тесный мир, и шо ты с ним будете делать.
- Это я. Вы тоже знали Выговских?
- Да, я был с ними хорошо знакомым, в свое старое время.
-И Яном Выговским? - не удержалась Алена.
-Я Вас умоляю, - он улыбнулся Алене с поклоном, - довольно близко знакомым. Мы много играли вместе, если позволите.
-А Вы что, родственник Бориса Мисеевича, помните, Вы о нём спрашивали?
- Нет, мы с ним были друзья. И его отец научил меня играть.
Мама взяла сапку и прошлась по краям ограды, срезая дерн.
- А это Вы здесь играли? – после паузы спросила Алена. - Хорошо получается.
Старик улыбнулся, но промолчал.
Мама сказала, что им надо прощаться, чтобы успеть на «восьмерку» -автобус, который идет на Новоселки, на новое кладбище к отцу
- Зачем такие вам хлопоты, я сейчас завезу.
- Ну что Вы, это неудобно, мы очень хорошо доедем на автобусе.
- Вот на автобусе и будет вам неудобно – пересадка с ведрами сумками и сапой. А в машине как раз будет очень хорошо, они теперь такие удобные и не ломаются. Садитесь, зачем спорить?
Он загрузил кофр, встал на колени и перекрестился.
В машине мама вдруг спросила: – Вы крещеный?
- Да, ответил, Аронович и помолчал. Уловив вторую часть вопроса, добавил: -Я не в Израиле живу.
- Речь у Вас очень похожа на то, как говорят наши в Израиле.
- Наши в Израиле да и везде говорят по-русски ровно, как говорили здесь. - Старик улыбнулся. - По меньшей мере пытаются.
Алена почувствовала, что маме хочется спросить ещё о многом, но она сдерживается, чтобы не показаться неделикатной. Помолчали, по дороге к консервному заводу, старик периодически спрашивал маму, знала ли о жителях того или иного дома, и молча слушал её ответы.
Когда они вышли у входа на кладбище, Аронович спросил, когда здесь начали хоронить.
- Давно, - ответила мама, - даже странно, что вы не помните.
- Я не обращал тогда внимания на смерть, зачем она мне надо? - он улыбнулся. - Больше меня интересовало жить, я вам так скажу.
Попрощались, мама и Алена поблагодарили за помощь. Борис Аронович смешно раскланялся и уехал.
На кладбище все было достаточно долго и тягостно. Выстояв службу с непокрытой головой, наработавшись и наплакавшись, мама едва передвигала ноги. Алена волокла ведро, сапку и сумку. Она тоже устала, и думала о том, как хорошо бывает иметь автомобиль и равно уметь на нем передвигаться. Они вышли у Вечного огня и ползли вниз по Мáхновской. Когда переходили улицу у бани, снизу выехал «Опель», наполненный Борисом Ароновичем. Алена полушутливо махнула рукой, словно тормозя такси, и подумала: «вот и подвез бы, раз такой любезный». Аронович остановился, и опустил стекло.
- Шо такое? Это вы домой добираетсь?
- Да вот, улыбнулась мама.- Потихоньку.
Старик посмотрел на неё внимательнее, и вышел из машины. Выбирался он с трудом, левую ногу вытащил руками, за колено.
- У меня самого ноги болят. И ещё спина. Так что я вас подвезу, - сообщил он и отнял у Алены ведро и сумку.
Мама явно не хотела снова оказываться в долгу, да и до дома было недалеко. Она поблагодарила и отказалась.
- Ай, зачем мне ваших этих вот? – почти закричал на неё старик. - Машина едет, она из железа, садитесь и всё.
Алена без колебаний бросила сапку в багажник и уселась за пассажиром. Аронович заботливо открыл дверь и помог маме сесть. После этого забрался сам, так же смешно затащив ногу обратно.
У дома мама сказала.
- Борис Аронович, я благодарна Вам и рада знакомству. Прошу зайти к нам выпить чаю.
Старик опять посмотрел на неё и перевел взгляд на Алену.
- А это Вам так будет удобно, или просто вежливость у Вас такая сильная?
- Ну шо Вы, сказала мама, немного утрируя акцент, - мне интересно с Вами поболтать. Расскажите о себе?
-- Ээээ, - старик смешно затряс головой, - мы договорились, но я зайду через полчаса. Так?
-Так, - улыбнулась мама.
Поднимаясь по лестнице, мама отметила, что это вежливо и «по - колышньому» - дать хозяйке время привести себя и дом в порядок. Хотя в доме все было идеально, в субботу убирали втроем, да и предпасхальный лоск ещё не успел выветриться.
Когда Аронович позвонил в дверь, его уже ждал накрытый стол и чай как раз заваривался.
Вручив маме цветы, а Алене торт, он снял обувь, тщетно пытаясь не кряхтеть. Осторожно сел к столу.
Возникла стандартная неловкость, когда у одного стола собираются незнакомые люди. Преодолевали её взялся гость — он сходу засыпал их вопросами о родне, о том, как живется теперь в Украине, о Алениной учебе, о преподавателях консерватории. Казалось, ему интересно всё. Мама несколько раз тщетно пыталась перевести разговор на личность самого Бориса Ароновича, но он отделывался общими словами, сохраняя, тем не менее, уважение к собеседникам.
Говорила, в основном, мама. Она любила неспешный разговор о том, что было, а старик слушал умело, помогая уточняющими вопросами. Когда разговор зашел о теперешних Алениных неурядицах, дочь вмешалась:
- Ну, мама, не так уж мне плохо, всё будет в порядке.
- Ой, доцю, так оно всегда кажется... сколько лет ты старалась, училась и теперь вот тебе. Откуда тот порядок возьмется.
- Ничего страшного, зачем Борису Ароновичу это слушать. Все живут, и я проживу прекрасно.
Гость слушал внимательно, переводя взгляд с мамы на дочь.
- Алёна, вот Вы такая взрослая и умная, в консерватории учитесь. А что Вы планируете делать со всем этим?
Алена рассказала о том, как собирается подрабатывать в супермаркете, о планах на смену жилья.
- А закончу ... там видно будет.
- Но практика, ведь нужно много практики. Как-то это все неправильно, плохо продумано. Ваши пальцы в вашем супермаркете станут деревянными. Должен быть другой выход, простой и понятный и шобы все были довольны.
- Выход, - вздохнула мама, был бы жив папа…
- И шо бы было, - сказал Аронович, - если нет отца – должны вмешаться родычи. Надо поговорить с Выговским.
Мама только хмыкнула: и где ж в таком случае его искать, да и жив ли, сорок лет никто о нём ничего не слышал.
- Жив, не сомневайтесь. Старик замолк ненадолго, посмотрел в окно, прищурившись, будто подсчитывал что-то в уме. Потом хитро посмотрел на Алену, и сказал безо всякого уже акцента:
- Ян Выговский – это я.
Алена привстала и снова села. Мама молча улыбнулась, не отрывая взгляда от чашки с чаем.
Старик отхлебнул чаю и с победоносным видом оглядел присутствующих.
- Питаю слабость, - сообщил он Алене доверительно, - к театральным эффектам. До сих пор не прошло. А ты, маленькая Катя, догадывалась?– обратился к маме, не проявившей должного изумления.
- Немного,- ответила та. Хотя внешне помню Вас совершенно другим.
- Сорок лет – это сорок лет.
Алена потихоньку пришла в себя.
- Вы – Ян Выговский? На самом деле? Вот это да! Она подскочила к серванту, достала из альбома большое фото и стала сличать. Старик сиял:
- В профиль смотрите, Алена, в профиль. Вот он, фирменный нос Выговских, это Вам не какая-нибудь подделка. Аутентичная вещь.
Мама рассмеялась:
-Да, гонор тот же. Но теперь-то Вам придется рассказывать.
Она стала расспрашивать гостя обо всем, что случилось после его отъезда. И почему он уехал - было множество версий и все, как одна, неправдоподобные. Сама мама раньше говорила, что склоняется к версии о «какой- то юбке», из-за которой музыкант остаться в Америке.
Алена сидела и молча смотрела на них. Сам Выговский? У неё дома, пьет чай? Невероятно.
- Больше всего на свете, сказал старик, подняв вверх указательный палец, - я люблю рассказывать о себе. И все тайны открою и развею все слухи. Но, прошу тебя, расскажи мне о маме, она писала мне до последнего дня, но что случилось потом? Кто-то сказал, что она была в больнице перед смертью.
Мама рассказала, что знала. О том, что умерла в больнице, где была с воспалением легких. Сердце не выдержало. О том, что братья добились для неё права быть похороненной рядом с мужем, на старом кладбище. О том, что каменный крест на её могиле поставил ксёндз Бернард, и ухаживал за могилой пока жил здесь. Потом его перевели куда-то под Чернобыль, и ухаживали за могилой родственники.
- И ты? - спросил Ян.
- В основном она, - ответила Алена.
- Спасибо, сказал Выговский, помолчав. Я у тебя в долгу.
- Бог заплатит. Ну, так как Вы оказались в Америке?
- Та, ничего особенного не было. Никакой погони, стрельбы, прекрасных девушек. Сплошная проза. Устраивайтесь удобнее. Остаться я решил спонтанно. Если помнишь, здесь мне жилось неплохо. Когда закончил Питерскую консерваторию, - вернулся в Киев. Играл, писал музывку. Мне очень нравилось, когда в титрах хорошего фильма значилось: «Музыка Яна Выговского». По – моему очень даже замечательно звучит. Ещё - немного преподавал в консерватории виолончель. Но это было так, для записи в трудовой книжке.
- А мне Кира Францевна рассказывала, что студенты Вас очень любили, сказала Алена, положив себе на тарелку кусок торта, чтобы выйти из ступора.
- Пузатая мелочь Францевна? Она до сих пор мучает людей историей музыки?
- Почему мучает? Мне нравится.
- Мне она тоже нравилась. А то, что про меня студенты хорошо отзывались — так это не потому, что преподавал хорошо. Просто меня тогда все знали и любили, казалось.
Только вот со временем я стал понимать, что есть два вида любви направленной на мою персону, — одна там, на и площадках, где я веселил народ. И вторая — «любовь» тех, от кого зависела моя жизнь и благополучие. Эти, из обкомов, они мне дали квартиру, направили в консерваторию, прикрывали от других, подобных себе, в случае чего. Следовало бы быть им благодарным, но всякий раз выходило так, что я холуй. Это мне каждый раз давали понять в начале разговора, чтоб я знал свое место: шут, существующий для того, чтобы веселить и потешать этих, в хороших костюмах и красивой обуви, которые почти все зачем-то коллекционировали картины. Когда мне «шили» религиозную пропаганду после концерта в Житомирском соборе, то выгородил Вашего покорного слугу один из секретарей ЦК КПУ. Олег звали, не помню уже фамилии. И потом пригласил в кабинет в Киеве (с инструментом) и вежливо попросил сыграть для него Прокофьева. Под кофе. Эстет, человек с тонким вкусом, видимо он думал, что делает мне комплимент. Отказать, понятно, невозможно было, но проглотить тоже не получилось. Так и стояло колом в глотке. А через полгода я как раз ехал в Вену, играть на Новогоднем концерте в Венской опера. Заехал домой, а сказать маме о своих намерениях не решился. А там, в Вене, когда все перепились в последний вечер — я вылез в окно номера и пошел в полицию. По-немецки я ни гугу, но убежища попросил. Это оказалось непростым делом, с Советами ругаться из-за какого-то Выговского австрияки не захотели, но и обратно не выдали, добрые люди. Наутро втихаря передали меня в Американское консульство. А те и рады были – любимец советского истеблишмента бежит из коммунистического рая. Газеты, интервью. «Мистер Выговский, что Вы думаете о пенсионной системе Британии? Вы любите Кока-колу?» Голова кругом. Поселили меня в Нью- Джерси, охраняли попервах. Я язык выучил, начал концерты давать потихоньку. Сначала для эмигрантов, оказывается половина Брайтона меня знает, а четверть – помнила старого Моше. Вот и нашелся свой кусок хлеба. Так и жил с тех пор. Всё это я маме писал, а Вам скажу – получилось не сразу. Но на жизнь хватало, и никто меня не заставлял играть по кабинетам. Это, оказывается, важно.
Через открытое окно в комнату заходил теплый вечерний запах апреля. Стемнело, только на западе небо было ярко оранжевым. Алена зажгла свет и они ещё долго говорили, про джаз, про концерты, про записи для Голливуда. Выговский развлекал историями про знакомых знаменитостей. Под конец Алена спросила:
- Если б можно было все переделать, Вы бы так же поступили?
- Думаю да. Маму только жалко, она так и не поняла меня. Простила, но не поняла. Но я, наивный, верил, что смогу её вытянуть, и она увидит Вену, Париж, Африку. Она всегда мечтала увидеть Южную Африку, пела про Трансвааль на кухне... Но не пустили её, да и не хотела она уже ехать. Так вот вышло.
- А что, женщина в побеге не была замешана? - спросила мама. - Тут все об этом говорили.
- Мол, продал Родину из-за юбки? - повеселел Выговский. - Прелестная версия! Прямо Самсон и Далила! Увы мне, не было никакой юбки тогда. Это я потом женился.
Прощаясь, Выговский поблагодарил за вечер, сказал, что это лучшее время, и ради одного этого стоило перелететь океан.
Уже в дверях обернулся и сказал:
- Алена, Вы готовьтесь к концерту. Мы сыграем вместе, и наберите пока с Францевной мне квартет из студентов поживее. Позвоню агенту, он все устроит к августу. В июле приеду снова, сыграемся.
Алена во второй раз за вечер разинула рот:
- Но Вы же не играете давно, ... и я не смогу... я не самая лучшая на потоке.
- Деточка, Вы что пошли в консерваторию , чтобы никогда не играть концертов? Все Вы сможете. Кстати, чтоб Вы не забыли - меня зовут Ян Выговский, я играю, когда хочу. Поэтому все и будет на высочайшем уровне. Сыграете мне, как миленькая. Думайте про репертуар, только я не люблю модернистов. Миша вам позвонить на неделе, решите все с ним.
В дальнейшем, все получилось именно так, как сказал Выговский. Позвонил некий Миша, они собрали музыкантов, согласовали репертуар, по желанию Выговского концерт должен был проходить в Житомирском кафедральном. Кира Францевна, сначала много расспрашивала, восторженно охала, а потом принялась за дело со всей энергией, суетилась и периодически спрашивала Алену, как она выглядит.
- Ах, Алёна, я ведь от него была совершенно без ума, такой красавец!
В августе приехал Выговский, собранный, бойкий, совсем не похожий на себя трехмесячной давности. На первой же репетиции он выставил любимца Францевны Игоря.
- Вы не чувствуете музыки, - заявил Выговский, выставив подбородок.
- Ян, что ты говоришь такое, - всплеснула руками Кира Францевна. Он играет великолепно, зачем ты обижаешь мальчика?
- Кирка, - проникновенно заявил Выговский, обняв её за плечи, - не лезь не в свое дело. Он играет так же великолепно, как японский робот – быстро и бесчувственно. Но, если они там, на этих всех конкурсах хотят видеть швейную машинку со скрипкой, так кто ж им будет мешать. Но я - Ян Выговский, и у меня должна быть музыка, чтобы ноги сами дергались! Давай другого!
Но и второй кандидат не подошел. В тихой панике Кира Францевна пригласила немолодого приятеля, который иногда аккомпанировал Пономареву.
- Хорош, - заявил Выговский, - и черт с ними всеми.
Кто эти все было непонятно.
В день концерта Алена и остальные студенты стояли в углу собора и были белее его стен. Выговский закатился под ручку с епископом Петром.
- Старые друзья, - пояснил он, представляя Его Святейшество музыкантам. Только раньше его звали Анатолем. Читал Вудхауса, поэтому знает, что к чему в этом мире.
Епископ только улыбнулся и благословил музыкантов.
Скоро зал стал заполняться. Выговский стоял в углу, щурился на гостей и комментировал негромко.
- Депутаты, сказал он, - это то же самое, что бывшая партейная номенклатура. Небожители, хотя, как люди, не стоят ни гроша чаще всего. Они тебе пригодятся, просто надо быть осторожным, ничего не будет задаром.
- Бизнес пиплы – эти бывают разные. Пробьешься наверх – сможешь зарабатывать на жизнь игрой на одних знакомствах. Эти пригодятся.
Разглядывая сидящих впереди девушек в блестящих одеждах и молодых людей в нелепых головных уборах и с мерзкой растительностью на лице, сказал:
- Это, видимо, ваша богема – самые бесполезные люди. Они видят только себя, и все остальные этим пользуются. Чего-то поют, чего-то рисуют. Книжки пишут матерные. И все время в телевизоре. Эти пришли не слушать, эти пришли себя показывать. Держись от них в стороне, мой тебе совет. Человек, видящий лишь себя гнусен, как правило.
Зал уже был полон, но к Выговскому и музыкантам никто не подходил. Хотя некоторые люди приветливо махали Яну со своих мест.
-Миша старается, - до концерта не стоит болтать. Потом успеется. Ты волнуешься?
- Очень.
-Это ничего, это всегда. Я начну, потом разойдешься. Волнуйся.
Концерт прошел отлично, овации, выходы на бис.
« А шо вы хотели? Всё, как положено»,- сказал Выговский после.
Потом была встреча с Мишей, говорили о многом, но в результате Алене стало понятно, что учеба в Вене – это реальная перспектива и что у неё теперь есть стипендия от одного из депутатов и что гонорар за выступление будет перечислен на её счет, который, впрочем, ещё предстояло открыть. Все это пока не очень увязывалось с реальностью.
Приехав домой, рассказала все маме. Та тоже ещё не пришла в себя после концерта – ещё бы, её дочь Алена в дивном платье и ей стоя хлопали знаменитости из телевизора. То есть хлопали скорее Выговскому, была даже овация, но ведь играл не он один. Когда услышала сумму гонорара – ей даже стало нехорошо.
- Как это, всего за вечер – квартира в Киеве? – мама не верила.
- Ну,- довольно улыбнулась Алена – это ещё до выплаты налогов. Да и не стоит спешить с квартирой – я хочу учиться не только в Киеве. Да и тут многое надо менять – она обвела взглядом порядком потрепанную квартиру.
- Алёна, - трагично прошептала мама, - ты что? Конечно, надо все вложить в квартиру в Киеве!
Через два дня позвонил Выговский – хотел попрощаться. Он улетал обратно.
Прощаться Выговский приехал на Ягуаре темно-зеленого цвета. Машина пронеслась по улице и резко встала. Пискнула резина. В ней очень громко играла музыка, когда открылась дверь – задрожали стекла в витрине напротив. Выговский сиял:
- Машина – зверь! Давно хотел на такой погонять. Вот ведь в чем «цымыс известности» – всякий тебе так и норовит оказать услугу. И сабвуфер в багажнике – тоже вещь. Алена, становись скорее звездой – тебе понравится. Только заводи правильных знакомых. Он поцеловал маме руку. Та стала благодарить за помощь, искренне благодарить, даже слезы на глаза наворачивались. Старик немного смутился. Алена тоже чувствовала неловкость.
Чтобы выйти из ситуации она спросила :
- Ян, а почему Вы говорили с таким странным акцентом вначале? Мы думали, что Вы паломник из Израэля.
- А это Вам сильно мешало?
- Нет, просто любопытно.
- В таком случае, мадмуазель, напоминаю, что я - Ян Выговский и говорю, как мне нравится. Особенно, если это никому не мешает. Кстати, Джеф Линн ищеть красивую скрипачку для записи аккустического концерта. Миша позвонит через месяцок, полетишь на прослушивание.
Алёна открыла рот. Впрочем, теперь это не казалось бредом.
Пока выговский говорил с мамой -Eagles Witchy woman сменилась Deep Purple – Mary long, затем Jethro Tull Mother Goose.
-Ничего себе репертуарчик, заметила Алена. Фривольне песни, как для звезды – виолончелиста.
- Вот –вот, на то люди и становятся звездами. Я- Ян Выговский, и слушаю, что хочу. По моему- так шикарные песни.
- Ну, мне пора! Я рад знакомству с вами, Он посмотрел на колокольни собора, взглянул через реку с высоты на родной дом. Алена снова увидела того старика, который заговорил с ней на этом же месте несколько месяцев тому назад. Усталый и отрешенный.
- Вам тяжело уезжать?
- Не то, чтобы сильно. Я не нашел здесь ни себя прежнего, ни мамы, ни старых друзей. Я живу там, в Америке. Там мой дом. Был здесь, а теперь там. Быть стариком грустно и там и тут. Впереди – смерть, деточка, и я исподволь жду её, а это не очень весело. И на родине даже тяжелее, ведь я был здесь молодым. Будто вчера был. Облазил дом наш в апреле- помню, кажется, каждый кирпич. И они меня. Простился с мамой тут, и уже думаю о встрече с ней там. Это такая жизнь, Алена, и надо уметь радоваться всему. Мне нечего хотеть больше, так что я уезжаю с легким сердцем. А теперь прощайте родственница, и будьте счастливы.
Прощай и ты, маленькая Катя. Гордись своей дочкой. И пусть будет с вами моё благословение.
Он обнялись, и мама заплакала. Ягуар рванулся вперед, выбросив гравий из под колес. Рев мотора перекрывала «Love Stealer» Uriah Heep. “ Эту песню слышала половина Бердичева, должно быть.
Алена смотрела вслед машине и подумала, что ей тоже сейчас нечего больше хотеть, разве что спокойно разобраться во впечатлениях, прожить это пару месяцев снова. А значит, она счастлива, хоть это и временно. Но все ведь ещё только начинается.
Вторая часть.
июль 2009
Первая волна финансового кризиса докатилась до Украины в октябре 2008го. Запомнилось это, в первую очередь, ажиотажем вокруг замороженный депозитов, фантастически низкими ценами на импортные автомобили (доллар вырос, а гривневые цены меняли не все), и истерическим урезанием расходов. Все, кто имел отношение к бизнесу – «резали костЫ», простые покупатели, наученные опытом выживания в первой половине девяностых, перешли в режим ожидания. Stand By, Товарищи, stand by! Это ещё Ленин так учил, на счет покушать. По квартирам создавались запасы продовольствия, по учреждениям - задерживались зарплаты и пенсии. В стране преобладал пессимизм и апокалипсические ожидания. Из дырок в фундаменте вылезли полчища политиков, знающих, как «перемогти кризу», и не было в Гамельне своего мальчика Нильса с дудочкой, который избавил бы нас от этих паразитов.
Алёна Карпенко это все не очень задело поначалу. Она продолжала учебу на третьем курсе консерватории по классу скрипки и, подобно многим коллегам, подрабатывала вечерами, играя в ресторане на Подоле. Заработок позволял арендовать комнату на Ветряных горах, и жить, мечтая об успешной карьере музыканта. Образцом для наследования был Выговский, которому она приходилась родственницей по материнской линии. Вокруг многое было связано с этим именем. Мамины рассказы о детстве, восхищенные вздохи преподавателей Бердичевской музыкальной школы, городские полулегенды, да и многое другое. Даже здесь, в Киеве многие преподаватели были знакомы с ним лично, многократно пересказывались совершенно фантастические истории об его игре и сопутствующих выходках. На стене аудитории висело черно-белое фото, между Растроповичем и, почему-то, Прокофьевым. Молодой Выговский смотрел насмешливо, и был похож на героя Халхин- Гола.
С приходом января 2009 года, мысли эти ушли на второй план. Ресторан закрылся, и встал вопрос об учёбе в целом. Найти работу средней руки скрипачу, когда все говорят о грядущем коллапсе экономики невозможно. Играть в переходе Алёна не хотела ни за что. С квартиры придется съехать, общагу посреди учебного года получить не просто, да и не хочется. Можно пригласить к себе жить подружку Вику, и работать по вечерам в Ашане. Но это если хозяева согласятся терпеть двоих на квартире за те же деньги. Работа будет мешать учебе, да и заработки там ничтожны. В этом году она наверняка опять не возьмет грант, потому что все же Наташа Белова играет гораздо лучше. Хотя, казалось бы - зачем ей эти деньги? Родители Беловой могут позволить себе содержать половину потока консерватории, не то что мама Карпенко, которая учительствует в Бердичеве и живет практически с огорода.
Подобные мысли донимали Алену последние несколько месяцев. А когда она приехала к маме после Пасхи, то стало понятно, что всё это и есть реальность. Город был так не похож на столицу, где всегда вращались большие деньги. В Бердичеве все это казалось немыслимым. Город беден, и, что самое страшное, - эту бедность гораздо проще примерить к себе, чем поверить в удачу, которая ждет в Киеве. Раз она за три сравнительно успешных года не проявила себя, что ж верить в успех, когда в дверь стучит бедность? Неопрятная, нудная и беспросветная, как мартовский дождь. Денег ждать неоткуда, и хотя бросать учебу она не намерена – кто знает, что будет дальше. Маму посвящать во все детали не стала, та и так отдавала единственной дочери всё, что могла. Отец умер 2 года назад от инсульта, и пятницу Алёна навестила могилу на новое кладбище за городом.
На обратной дороге решила зайти на мессу в костеле кармелитов. Часы показывали только пять, а идти домой и обратно к монастырю не хотелось. Болели ноги, и нужно побыть одной. Алена прошла вдоль здания музыкальной школы и села на скамейке, на верху монастырской стены. Отсюда открывался вид на мост и багровые облака у кромки заката. У реки прятался в камышах густой зимний туман. Тоскливо, пусто вокруг и впереди тоже. Как справляться с этой жизнью в одиночку? То, что приходит на нас надо преодолевать, но как? впрочем - думай, не думай, ничего толкового в голову не приходит. Похоже, что за нарисованным очагом дверцы не оказалось. Да и ключ Черепаха не дала. И черепахи самой не было. Ожидалась, но не пришла.
Раньше Алёна часто сидела здесь, после занятий в «музыкалке». Жизнь так же казалась сложной, девочка мечтала о учебе в Киеве, о блестящей судьбе скрипача. Сейчас всё это (за исключением блеска) у неё есть, но может быть отнято. И мама не вытрет слез и не исправит все, как это было раньше.
Mama, where are you gone? This is no dream, can’t make it right, if it’s wrong.
Сухой покашливание за спиной заставило обернуться. У памятного знака погибшим в войну евреям стоял сморщенный старичок. Он что-то бормотал про себя и трогал камень рукой. При этом раскачивался из стороны в сторону. Старичок был очень импортный, – хороший плащ, дорогие полуботинки коричневой кожи и широкополая шляпа отлично смотрелись даже на его сморщенной фигурке. Из-под шляпы виднелся красный нос, слезящиеся глаза и пряди седых волос. Алена глядела на него и представляла себе бедного маленького человека, жившего здесь давно. Работал за копейки, терпел насмешки за смешное (наверняка) имя-отчество. А потом уехал в Израиль и теперь живет там. Видимо тоскует, но, если судить по гардеробу, - не бедствует. А ведь это хорошо – не быть бедным. Не главное, конечно, но так хорошо иметь дом, возможность ездить по свету. Алена отвернулась, прикрыла глаза и стала мечтать, забыв обо всем, как тогда в детстве. Концерты, семья, крепкий дом. И обязательно белый лабрадор. Она назовет собаку Машкой.
Подобное состояние накатывало, когда по телевизору показывали белые домики на берегу океана. Очень, бывает, хочется пожить там, в сени высоких пальм. И, кстати, вполне понятно, что жизнь везде одинаковая – скука, боль, предательство и вечная усталость. Но, помимо того, что одинаково, там ещё есть и домики и океан и маяки и пальмы. А здесь нет. И не будет. «Времена не выбирают», и слова „да будет воля Твоя” принимаются разумом пока, даруя покой, Но эта тоска бьет исподтишка. Почему они там, а я здесь? В чем смысл серого, полуголодного существования? Разве я стану лучше от того, что проживу жизнь в нищете, да ещё с унылым видом из окна на соседнюю пятиэтажку? Плюс вечный запах дворовой помойки. Чем я хуже миллионов обитателей белых домиков? Почему молодой музыкант там идет в поисках вдохновения, в круиз на яхте, а Алёна Карпенко – полоть бесконечные грядки?
И ей, как это теперь бывало, стало жаль себя, да так, что захотелось заплакать. Дыхание стало неровным, лицо перекосилось и Алена положила голову на колени, закрывшись ладонями. Смешной повод, смешная проблема девчонки, которая не видела беды. Люди переживали войну, страшные лишения и умудрялись с этим справляться, просто жить, не носясь со своими желаниями. А ей невмоготу от одного видения неизвестного берега.
Отвратительное состояние, когда очень жаль себя. Тем не менее, с ним трудно справляться - себя жаль до слез, до отчаянной мечты о помощи. Помощи невесть откуда, как в детстве. Эта жажда избавления от своих, пусть ничтожных, проблем, беспочвенная hope of deliverance сжимала воздух вокруг, красные отсветы заката на монастырских стенах становились отблесками огня в огромном камине, у которого она сидела, маленькая и беспомощная, в предчувствии нездешнего тепла и света.
Стены, дерево и старичок отодвинулись. Алена повернулась ко всему спиной, сжалась в комок, и стала напевать грустную мамину колыбельную,
Ой люленьки, люленьки, люлі
Ой люлі, маленьке дитя спать...
Мелодия проста и заунывна, но всегда меняла ощущение от мира вокруг. Казалось, что слышно мамин голос, с дивана, где она укачивает младшего брата, а Алена лежит лицом к стене, и засыпает. Весь мир прост и уютен, будущее предсказуемо и ослепительно прекрасно. Главное - не принести из школы двойку.
За спиной снова раздалось покашливание.
- Простите, что вмешиваюсь,- произнес старичек, - могу ли я Вам помочь? Акцент тоже указывал на еврея-иностранца.
- Спасибо,- ответила она, выпрямившись. Со мной все в порядке.
- О, да-да, это заметно, у меня тоже есть глаза. Вы потрясающе выглядите.
Алена уже набрала воздуха в легкие и приготовила резкую тираду, чтобы отшить непрошенного собеседника, но тот сказал:
- У Вас есть слух, - и улыбнулся. Я слышал, как Вы напевали.
- Благодарю, я студент консерватории.
Получилось язвительно и невежливо, но лучше бы он отвязался сразу. Видно, охота поболтать, вернулся из своего Израиля, и навещает памятные места детства, много их таких тут. Но старичок не отвязался.
- Можно, я присяду, я ведь очень старый? У меня болят ноги, и в спине постоянно стреляет. Вам этого пока не понять. Скажите, а Вы учились в этой музыкальной школе?
- Да, коротко ответила Алена, подвинувшись. - Только какое это имеет значение?
Но старичка было не так просто смутить.
- Для меня - огромное, - вы знаете Бориса Моисеевича, он ещё струнные преподавал?
- Слышала о нем, но он, к сожалению, он умер до того, как я здесь училась.
-Ну шо ты будешь делать,- взмахнул руками старичок, - такое горе! Давно?
-Уже больше 10 лет.
-Вэй, вэй. А его жена?
-Я ничего не знаю о ней.
Хотелось закончить этот разговор. Было холодно и нужно уже идти в храм, чтобы занять место.
Алена встала.
- Мне пора. Вы приехали с паломниками? Автобусы с хасидскими паломниками останавливались недалеко, у швейной фабрики. С ними приезжали не только правоверные, но и просто эмигранты, ностальгизирующие по тихому и уютному городу. Этот видимо, из таковых, потому как пейсов и ярмулки не было в наличии.
- С паломниками? - переспросил тот? Ах да, конечно…Всего доброго. Вы только не переживайте так. Все обязательно уладится! Все всегда и непременно улаживается.
После мессы настроение улучшилось. Алена легко шла, помахивая сумкой. Она оставила у скамейки пакет с перчатками, сапой и банкой от рассады, надо было вернуться забрать его. Пакет белел под скамейкой, и, к её удивлению, у стены стоял тот самый старичок, странно скособочившись, он упирался лбом в стену и что-то бормотал, повернувшись лицом к Загребле. Заметив Алену, выпрямился и кивнул. Подойдя ближе, Алена спросила:
- Я могу Вам помочь?
Старик улыбнулся:
- Это теперь Ваша очередь спрашивать?
Глаза были красными, видимо только что плакал. И Алене он показался ещё более жалким и беспомощным.
- Послушайте, у меня таки есть просьба к Вам. Проводите меня, прошу Вас, так я немного нездоров.
Алена хмыкнула. Но отказать не решилась.
- Пойдемте, тут идти то 500 метров. Несколько минут старик шел молча, а потом, словно включившись, стал выспрашивать про разных людей, которые жили в городе когда–то, про изменения в архитектуре. Смешно охал, когда узнавал, что тот или иной дом был снесен, особенно горевал о каштановой аллее на улице Либкнехта. Потом попросил рассказать о консерватории, «где учатся такие талантливые дети, шо Боже ж мой!»
Собеседником, однако, он был замечательным. Смеялся, когда надо, задавал вопросы, на которые было легко и приятно отвечать, и даже хотелось рассказать ещё чуть больше. Спрашивал в основном он, Алена только узнала , что зовут старичка Борис Ааронович, и он приехал из Австрии. Очень хотелось узнать про Вену, где она ни разу не была, но расспрашивать малознакомого человека было неловко.
Дома, за чисткой картошки, Алена рассказала о туристе, и мама сразу принялась гадать, кто же это мог быть. Она знала многих в маленьком городке.
-Наверное, это тот Аронович, что преподавал физику в строительной бурсе, -решила она. Хороший был человек, помогал Ромчику готовиться к поступлению в МИФИ.
Двоюродный брат Роман жил теперь в Питере, имел двоих детей и был лыс, как колено.
-Бедный старик, - вздохнула мама, - ездит и ищет, чего нет. Наверное, совсем одиноко ему там. Вот она, старость. После смерти отца она часто говорила о старости, смерти и грустила. Потом украдкой пила сердечное. Алёна решила отвлечь маму и спросила наобум:
- Как ты думаешь, он был знаком с Выговским, раз спрашивал про Бориса Моисеевича?
- Может быть, даже наверняка, здесь все друг друга знали, а уж Выговского было и подавно. Тот ведь не мог сидеть спокойно, лез во все…
Мама была троюродной сестрой Выговского по отцу. Но вспоминала об этом неохотно. После того, как Зыгмунта Выговского расстреляли в 32м, за участие в гражданской войне на стороне Армии Крайовой, родственники предпочли о нём забыть. С женой и сыном старались не общаться, потому что за это можно было уехать в лагеря.
Мама говорила об этом, Алёна возмущалась со всем присущим юности максимализмом. Мама и сама ругала родителей, когда узнала. Но как судить их, выживших в те годы?
- Борис, - тот был просто тихоня по сравнению с Выговским, хотя лучшие друзья. Ян был отчаянным, хулиган попросту, и никого не слушал, кроме матери, да и то не всегда. Но людей не обижал, выходки его больше чудные были. При немцах подрался с полицаем, папа рассказывал. Его в тюрьму за это на три месяца посадили, били сильно. Потом отпустили. А когда советы пришли, и об этом узнали – Ян героем стал. Борец с фашизмом! А твой дед говорил, что из–за девушки драка получилось. Было в Выговском что-то такое, по нему многие сохли.
Во второе воскресенье апреля, на проводы. Алёна с мамой поднялись рано – нужно было навестить родственников на старом кладбище у «Прогресса», и успеть к мессе на Новосёлки, к отцу. Около семи утра они уже убирали могилы бабушки и дедушки. Было тихое солнечное утро, в кронах старых деревьев шумел ветер, пели птицы, неподалёку громыхал маневровый локомотив. Когда они ещё шли по тропинке, Алене все время казалось, что где-то недалеко в деревьях играет музыка. Такая легкая и теплая, продолжение весеннего солнечного света. Убрав могилу и высадив цветы, мама присела на скамейку и начала негромкий разговор с родителями. Алена взяла пластиковое ведро и отправилась набрать воды для полива. Выйдя на главную аллею, она снова услышала музыку, на этот раз вполне отчётливо. Где-то в кустах играла виолончель, на этот раз ошибиться было невозможно. Невидимый музыкант играл хорошо, правда неаккуратно, как ребенок. Он прерывал мелодию, импровизировал. Сбивался с темпа, но не фальшивил. Алена, поддавшись любопытству, свернула на боковую тропинку, и пошла прямо на звук. У заросших могил стоял автомобиль с тонированными стеклами, музыка шла с той стороны. Людей не было видно, но дверь открыта, скорее всего, звучала магнитола. Алена сделала ещё несколько шагов вперед, и музыка стихла, видимо её заметили. Сделав абсолютно независимое лицо, она прошествовала по тропинке мимо автомобиля, махая ведром, и направилась к выходу на Пушкина, где во дворе дома была колонка, и хозяева разрешали набрать воды. Возвращаясь, она опять услышала виолончель, и улыбнулась про себя, подумав: «Какой-то робкий эльф играет». На этот раз эльф играл Вивальди. Играл напористо и энергично, виолончель рассыпала звуки, подобно скрипке. Алена остановилась послушать под большим тополем. Не доиграв до конца, невидимый музыкант снова сорвался на импровизации. Получалось мило. Подняв ведро, Алена пошла к маме, когда музыка была уже почти на пределе слышимости – виолончель заиграла колыбельную, мамину колыбельную. Это было любопытно и интригующе, и Алена, бросив ведро, снова повернула на звук. И он также замер, как только она увидела автомобиль. Подумав, о том, что надо бы подойти и попросить скопировать этот диск, она отмела эту мысль, как неудобную. Мало ли, какие жлобы там внутри, хорошая музыка ещё ничего не значит.
Но все же больше нравилось представлять застенчивого эльфа в зеленом плаще, вдохновенно терзающего инструмент и прячущегося от людей.
По дороге назад, Алена рассказала маме о странной музыке, и показала место, откуда она звучала. Послушав, мама заметила: - Там гробки* Выговских, их некому убирать. Пойдем хоть бурьян выдерем, заодно и удовлетворим твое любопытство.
Они подошли к машине, музыки не было. Раздвинув кусты сирени, вышли к могиле. Трава была вырвана, и нависающие ветки кустов обрезаны. На лавочке сидел спиной к ним тот самый Борис Аронович, рядом в траве лежал новый кофр виолончели. Алену немного покоробило видеть такой предмет небрежно брошенным в росу. Рядом с ним лежали перепачканные землей перчатки и саперная лопатка.
Борис Ааронович обернулся и встал, приветствуя.
- Вы снова хотите спасать бедного старика?
Алена представила маму, После обмена традиционными фразами вежливости, он спросил:
- Вы не скажете, кто следит тут за этой могилой?
- Иногда я убираю. Иногда приходит моя двоюродная сестра Марыня.
- Лесовская?
- Да, точно. Вы с ней знакомы?
- Так Вы, наверное, Катя, дочь Марцеллины Щепанской? Ой, какой тесный мир, и шо ты с ним будете делать.
- Это я. Вы тоже знали Выговских?
- Да, я был с ними хорошо знакомым, в свое старое время.
-И Яном Выговским? - не удержалась Алена.
-Я Вас умоляю, - он улыбнулся Алене с поклоном, - довольно близко знакомым. Мы много играли вместе, если позволите.
-А Вы что, родственник Бориса Мисеевича, помните, Вы о нём спрашивали?
- Нет, мы с ним были друзья. И его отец научил меня играть.
Мама взяла сапку и прошлась по краям ограды, срезая дерн.
- А это Вы здесь играли? – после паузы спросила Алена. - Хорошо получается.
Старик улыбнулся, но промолчал.
Мама сказала, что им надо прощаться, чтобы успеть на «восьмерку» -автобус, который идет на Новоселки, на новое кладбище к отцу
- Зачем такие вам хлопоты, я сейчас завезу.
- Ну что Вы, это неудобно, мы очень хорошо доедем на автобусе.
- Вот на автобусе и будет вам неудобно – пересадка с ведрами сумками и сапой. А в машине как раз будет очень хорошо, они теперь такие удобные и не ломаются. Садитесь, зачем спорить?
Он загрузил кофр, встал на колени и перекрестился.
В машине мама вдруг спросила: – Вы крещеный?
- Да, ответил, Аронович и помолчал. Уловив вторую часть вопроса, добавил: -Я не в Израиле живу.
- Речь у Вас очень похожа на то, как говорят наши в Израиле.
- Наши в Израиле да и везде говорят по-русски ровно, как говорили здесь. - Старик улыбнулся. - По меньшей мере пытаются.
Алена почувствовала, что маме хочется спросить ещё о многом, но она сдерживается, чтобы не показаться неделикатной. Помолчали, по дороге к консервному заводу, старик периодически спрашивал маму, знала ли о жителях того или иного дома, и молча слушал её ответы.
Когда они вышли у входа на кладбище, Аронович спросил, когда здесь начали хоронить.
- Давно, - ответила мама, - даже странно, что вы не помните.
- Я не обращал тогда внимания на смерть, зачем она мне надо? - он улыбнулся. - Больше меня интересовало жить, я вам так скажу.
Попрощались, мама и Алена поблагодарили за помощь. Борис Аронович смешно раскланялся и уехал.
На кладбище все было достаточно долго и тягостно. Выстояв службу с непокрытой головой, наработавшись и наплакавшись, мама едва передвигала ноги. Алена волокла ведро, сапку и сумку. Она тоже устала, и думала о том, как хорошо бывает иметь автомобиль и равно уметь на нем передвигаться. Они вышли у Вечного огня и ползли вниз по Мáхновской. Когда переходили улицу у бани, снизу выехал «Опель», наполненный Борисом Ароновичем. Алена полушутливо махнула рукой, словно тормозя такси, и подумала: «вот и подвез бы, раз такой любезный». Аронович остановился, и опустил стекло.
- Шо такое? Это вы домой добираетсь?
- Да вот, улыбнулась мама.- Потихоньку.
Старик посмотрел на неё внимательнее, и вышел из машины. Выбирался он с трудом, левую ногу вытащил руками, за колено.
- У меня самого ноги болят. И ещё спина. Так что я вас подвезу, - сообщил он и отнял у Алены ведро и сумку.
Мама явно не хотела снова оказываться в долгу, да и до дома было недалеко. Она поблагодарила и отказалась.
- Ай, зачем мне ваших этих вот? – почти закричал на неё старик. - Машина едет, она из железа, садитесь и всё.
Алена без колебаний бросила сапку в багажник и уселась за пассажиром. Аронович заботливо открыл дверь и помог маме сесть. После этого забрался сам, так же смешно затащив ногу обратно.
У дома мама сказала.
- Борис Аронович, я благодарна Вам и рада знакомству. Прошу зайти к нам выпить чаю.
Старик опять посмотрел на неё и перевел взгляд на Алену.
- А это Вам так будет удобно, или просто вежливость у Вас такая сильная?
- Ну шо Вы, сказала мама, немного утрируя акцент, - мне интересно с Вами поболтать. Расскажите о себе?
-- Ээээ, - старик смешно затряс головой, - мы договорились, но я зайду через полчаса. Так?
-Так, - улыбнулась мама.
Поднимаясь по лестнице, мама отметила, что это вежливо и «по - колышньому» - дать хозяйке время привести себя и дом в порядок. Хотя в доме все было идеально, в субботу убирали втроем, да и предпасхальный лоск ещё не успел выветриться.
Когда Аронович позвонил в дверь, его уже ждал накрытый стол и чай как раз заваривался.
Вручив маме цветы, а Алене торт, он снял обувь, тщетно пытаясь не кряхтеть. Осторожно сел к столу.
Возникла стандартная неловкость, когда у одного стола собираются незнакомые люди. Преодолевали её взялся гость — он сходу засыпал их вопросами о родне, о том, как живется теперь в Украине, о Алениной учебе, о преподавателях консерватории. Казалось, ему интересно всё. Мама несколько раз тщетно пыталась перевести разговор на личность самого Бориса Ароновича, но он отделывался общими словами, сохраняя, тем не менее, уважение к собеседникам.
Говорила, в основном, мама. Она любила неспешный разговор о том, что было, а старик слушал умело, помогая уточняющими вопросами. Когда разговор зашел о теперешних Алениных неурядицах, дочь вмешалась:
- Ну, мама, не так уж мне плохо, всё будет в порядке.
- Ой, доцю, так оно всегда кажется... сколько лет ты старалась, училась и теперь вот тебе. Откуда тот порядок возьмется.
- Ничего страшного, зачем Борису Ароновичу это слушать. Все живут, и я проживу прекрасно.
Гость слушал внимательно, переводя взгляд с мамы на дочь.
- Алёна, вот Вы такая взрослая и умная, в консерватории учитесь. А что Вы планируете делать со всем этим?
Алена рассказала о том, как собирается подрабатывать в супермаркете, о планах на смену жилья.
- А закончу ... там видно будет.
- Но практика, ведь нужно много практики. Как-то это все неправильно, плохо продумано. Ваши пальцы в вашем супермаркете станут деревянными. Должен быть другой выход, простой и понятный и шобы все были довольны.
- Выход, - вздохнула мама, был бы жив папа…
- И шо бы было, - сказал Аронович, - если нет отца – должны вмешаться родычи. Надо поговорить с Выговским.
Мама только хмыкнула: и где ж в таком случае его искать, да и жив ли, сорок лет никто о нём ничего не слышал.
- Жив, не сомневайтесь. Старик замолк ненадолго, посмотрел в окно, прищурившись, будто подсчитывал что-то в уме. Потом хитро посмотрел на Алену, и сказал безо всякого уже акцента:
- Ян Выговский – это я.
Алена привстала и снова села. Мама молча улыбнулась, не отрывая взгляда от чашки с чаем.
Старик отхлебнул чаю и с победоносным видом оглядел присутствующих.
- Питаю слабость, - сообщил он Алене доверительно, - к театральным эффектам. До сих пор не прошло. А ты, маленькая Катя, догадывалась?– обратился к маме, не проявившей должного изумления.
- Немного,- ответила та. Хотя внешне помню Вас совершенно другим.
- Сорок лет – это сорок лет.
Алена потихоньку пришла в себя.
- Вы – Ян Выговский? На самом деле? Вот это да! Она подскочила к серванту, достала из альбома большое фото и стала сличать. Старик сиял:
- В профиль смотрите, Алена, в профиль. Вот он, фирменный нос Выговских, это Вам не какая-нибудь подделка. Аутентичная вещь.
Мама рассмеялась:
-Да, гонор тот же. Но теперь-то Вам придется рассказывать.
Она стала расспрашивать гостя обо всем, что случилось после его отъезда. И почему он уехал - было множество версий и все, как одна, неправдоподобные. Сама мама раньше говорила, что склоняется к версии о «какой- то юбке», из-за которой музыкант остаться в Америке.
Алена сидела и молча смотрела на них. Сам Выговский? У неё дома, пьет чай? Невероятно.
- Больше всего на свете, сказал старик, подняв вверх указательный палец, - я люблю рассказывать о себе. И все тайны открою и развею все слухи. Но, прошу тебя, расскажи мне о маме, она писала мне до последнего дня, но что случилось потом? Кто-то сказал, что она была в больнице перед смертью.
Мама рассказала, что знала. О том, что умерла в больнице, где была с воспалением легких. Сердце не выдержало. О том, что братья добились для неё права быть похороненной рядом с мужем, на старом кладбище. О том, что каменный крест на её могиле поставил ксёндз Бернард, и ухаживал за могилой пока жил здесь. Потом его перевели куда-то под Чернобыль, и ухаживали за могилой родственники.
- И ты? - спросил Ян.
- В основном она, - ответила Алена.
- Спасибо, сказал Выговский, помолчав. Я у тебя в долгу.
- Бог заплатит. Ну, так как Вы оказались в Америке?
- Та, ничего особенного не было. Никакой погони, стрельбы, прекрасных девушек. Сплошная проза. Устраивайтесь удобнее. Остаться я решил спонтанно. Если помнишь, здесь мне жилось неплохо. Когда закончил Питерскую консерваторию, - вернулся в Киев. Играл, писал музывку. Мне очень нравилось, когда в титрах хорошего фильма значилось: «Музыка Яна Выговского». По – моему очень даже замечательно звучит. Ещё - немного преподавал в консерватории виолончель. Но это было так, для записи в трудовой книжке.
- А мне Кира Францевна рассказывала, что студенты Вас очень любили, сказала Алена, положив себе на тарелку кусок торта, чтобы выйти из ступора.
- Пузатая мелочь Францевна? Она до сих пор мучает людей историей музыки?
- Почему мучает? Мне нравится.
- Мне она тоже нравилась. А то, что про меня студенты хорошо отзывались — так это не потому, что преподавал хорошо. Просто меня тогда все знали и любили, казалось.
Только вот со временем я стал понимать, что есть два вида любви направленной на мою персону, — одна там, на и площадках, где я веселил народ. И вторая — «любовь» тех, от кого зависела моя жизнь и благополучие. Эти, из обкомов, они мне дали квартиру, направили в консерваторию, прикрывали от других, подобных себе, в случае чего. Следовало бы быть им благодарным, но всякий раз выходило так, что я холуй. Это мне каждый раз давали понять в начале разговора, чтоб я знал свое место: шут, существующий для того, чтобы веселить и потешать этих, в хороших костюмах и красивой обуви, которые почти все зачем-то коллекционировали картины. Когда мне «шили» религиозную пропаганду после концерта в Житомирском соборе, то выгородил Вашего покорного слугу один из секретарей ЦК КПУ. Олег звали, не помню уже фамилии. И потом пригласил в кабинет в Киеве (с инструментом) и вежливо попросил сыграть для него Прокофьева. Под кофе. Эстет, человек с тонким вкусом, видимо он думал, что делает мне комплимент. Отказать, понятно, невозможно было, но проглотить тоже не получилось. Так и стояло колом в глотке. А через полгода я как раз ехал в Вену, играть на Новогоднем концерте в Венской опера. Заехал домой, а сказать маме о своих намерениях не решился. А там, в Вене, когда все перепились в последний вечер — я вылез в окно номера и пошел в полицию. По-немецки я ни гугу, но убежища попросил. Это оказалось непростым делом, с Советами ругаться из-за какого-то Выговского австрияки не захотели, но и обратно не выдали, добрые люди. Наутро втихаря передали меня в Американское консульство. А те и рады были – любимец советского истеблишмента бежит из коммунистического рая. Газеты, интервью. «Мистер Выговский, что Вы думаете о пенсионной системе Британии? Вы любите Кока-колу?» Голова кругом. Поселили меня в Нью- Джерси, охраняли попервах. Я язык выучил, начал концерты давать потихоньку. Сначала для эмигрантов, оказывается половина Брайтона меня знает, а четверть – помнила старого Моше. Вот и нашелся свой кусок хлеба. Так и жил с тех пор. Всё это я маме писал, а Вам скажу – получилось не сразу. Но на жизнь хватало, и никто меня не заставлял играть по кабинетам. Это, оказывается, важно.
Через открытое окно в комнату заходил теплый вечерний запах апреля. Стемнело, только на западе небо было ярко оранжевым. Алена зажгла свет и они ещё долго говорили, про джаз, про концерты, про записи для Голливуда. Выговский развлекал историями про знакомых знаменитостей. Под конец Алена спросила:
- Если б можно было все переделать, Вы бы так же поступили?
- Думаю да. Маму только жалко, она так и не поняла меня. Простила, но не поняла. Но я, наивный, верил, что смогу её вытянуть, и она увидит Вену, Париж, Африку. Она всегда мечтала увидеть Южную Африку, пела про Трансвааль на кухне... Но не пустили её, да и не хотела она уже ехать. Так вот вышло.
- А что, женщина в побеге не была замешана? - спросила мама. - Тут все об этом говорили.
- Мол, продал Родину из-за юбки? - повеселел Выговский. - Прелестная версия! Прямо Самсон и Далила! Увы мне, не было никакой юбки тогда. Это я потом женился.
Прощаясь, Выговский поблагодарил за вечер, сказал, что это лучшее время, и ради одного этого стоило перелететь океан.
Уже в дверях обернулся и сказал:
- Алена, Вы готовьтесь к концерту. Мы сыграем вместе, и наберите пока с Францевной мне квартет из студентов поживее. Позвоню агенту, он все устроит к августу. В июле приеду снова, сыграемся.
Алена во второй раз за вечер разинула рот:
- Но Вы же не играете давно, ... и я не смогу... я не самая лучшая на потоке.
- Деточка, Вы что пошли в консерваторию , чтобы никогда не играть концертов? Все Вы сможете. Кстати, чтоб Вы не забыли - меня зовут Ян Выговский, я играю, когда хочу. Поэтому все и будет на высочайшем уровне. Сыграете мне, как миленькая. Думайте про репертуар, только я не люблю модернистов. Миша вам позвонить на неделе, решите все с ним.
В дальнейшем, все получилось именно так, как сказал Выговский. Позвонил некий Миша, они собрали музыкантов, согласовали репертуар, по желанию Выговского концерт должен был проходить в Житомирском кафедральном. Кира Францевна, сначала много расспрашивала, восторженно охала, а потом принялась за дело со всей энергией, суетилась и периодически спрашивала Алену, как она выглядит.
- Ах, Алёна, я ведь от него была совершенно без ума, такой красавец!
В августе приехал Выговский, собранный, бойкий, совсем не похожий на себя трехмесячной давности. На первой же репетиции он выставил любимца Францевны Игоря.
- Вы не чувствуете музыки, - заявил Выговский, выставив подбородок.
- Ян, что ты говоришь такое, - всплеснула руками Кира Францевна. Он играет великолепно, зачем ты обижаешь мальчика?
- Кирка, - проникновенно заявил Выговский, обняв её за плечи, - не лезь не в свое дело. Он играет так же великолепно, как японский робот – быстро и бесчувственно. Но, если они там, на этих всех конкурсах хотят видеть швейную машинку со скрипкой, так кто ж им будет мешать. Но я - Ян Выговский, и у меня должна быть музыка, чтобы ноги сами дергались! Давай другого!
Но и второй кандидат не подошел. В тихой панике Кира Францевна пригласила немолодого приятеля, который иногда аккомпанировал Пономареву.
- Хорош, - заявил Выговский, - и черт с ними всеми.
Кто эти все было непонятно.
В день концерта Алена и остальные студенты стояли в углу собора и были белее его стен. Выговский закатился под ручку с епископом Петром.
- Старые друзья, - пояснил он, представляя Его Святейшество музыкантам. Только раньше его звали Анатолем. Читал Вудхауса, поэтому знает, что к чему в этом мире.
Епископ только улыбнулся и благословил музыкантов.
Скоро зал стал заполняться. Выговский стоял в углу, щурился на гостей и комментировал негромко.
- Депутаты, сказал он, - это то же самое, что бывшая партейная номенклатура. Небожители, хотя, как люди, не стоят ни гроша чаще всего. Они тебе пригодятся, просто надо быть осторожным, ничего не будет задаром.
- Бизнес пиплы – эти бывают разные. Пробьешься наверх – сможешь зарабатывать на жизнь игрой на одних знакомствах. Эти пригодятся.
Разглядывая сидящих впереди девушек в блестящих одеждах и молодых людей в нелепых головных уборах и с мерзкой растительностью на лице, сказал:
- Это, видимо, ваша богема – самые бесполезные люди. Они видят только себя, и все остальные этим пользуются. Чего-то поют, чего-то рисуют. Книжки пишут матерные. И все время в телевизоре. Эти пришли не слушать, эти пришли себя показывать. Держись от них в стороне, мой тебе совет. Человек, видящий лишь себя гнусен, как правило.
Зал уже был полон, но к Выговскому и музыкантам никто не подходил. Хотя некоторые люди приветливо махали Яну со своих мест.
-Миша старается, - до концерта не стоит болтать. Потом успеется. Ты волнуешься?
- Очень.
-Это ничего, это всегда. Я начну, потом разойдешься. Волнуйся.
Концерт прошел отлично, овации, выходы на бис.
« А шо вы хотели? Всё, как положено»,- сказал Выговский после.
Потом была встреча с Мишей, говорили о многом, но в результате Алене стало понятно, что учеба в Вене – это реальная перспектива и что у неё теперь есть стипендия от одного из депутатов и что гонорар за выступление будет перечислен на её счет, который, впрочем, ещё предстояло открыть. Все это пока не очень увязывалось с реальностью.
Приехав домой, рассказала все маме. Та тоже ещё не пришла в себя после концерта – ещё бы, её дочь Алена в дивном платье и ей стоя хлопали знаменитости из телевизора. То есть хлопали скорее Выговскому, была даже овация, но ведь играл не он один. Когда услышала сумму гонорара – ей даже стало нехорошо.
- Как это, всего за вечер – квартира в Киеве? – мама не верила.
- Ну,- довольно улыбнулась Алена – это ещё до выплаты налогов. Да и не стоит спешить с квартирой – я хочу учиться не только в Киеве. Да и тут многое надо менять – она обвела взглядом порядком потрепанную квартиру.
- Алёна, - трагично прошептала мама, - ты что? Конечно, надо все вложить в квартиру в Киеве!
Через два дня позвонил Выговский – хотел попрощаться. Он улетал обратно.
Прощаться Выговский приехал на Ягуаре темно-зеленого цвета. Машина пронеслась по улице и резко встала. Пискнула резина. В ней очень громко играла музыка, когда открылась дверь – задрожали стекла в витрине напротив. Выговский сиял:
- Машина – зверь! Давно хотел на такой погонять. Вот ведь в чем «цымыс известности» – всякий тебе так и норовит оказать услугу. И сабвуфер в багажнике – тоже вещь. Алена, становись скорее звездой – тебе понравится. Только заводи правильных знакомых. Он поцеловал маме руку. Та стала благодарить за помощь, искренне благодарить, даже слезы на глаза наворачивались. Старик немного смутился. Алена тоже чувствовала неловкость.
Чтобы выйти из ситуации она спросила :
- Ян, а почему Вы говорили с таким странным акцентом вначале? Мы думали, что Вы паломник из Израэля.
- А это Вам сильно мешало?
- Нет, просто любопытно.
- В таком случае, мадмуазель, напоминаю, что я - Ян Выговский и говорю, как мне нравится. Особенно, если это никому не мешает. Кстати, Джеф Линн ищеть красивую скрипачку для записи аккустического концерта. Миша позвонит через месяцок, полетишь на прослушивание.
Алёна открыла рот. Впрочем, теперь это не казалось бредом.
Пока выговский говорил с мамой -Eagles Witchy woman сменилась Deep Purple – Mary long, затем Jethro Tull Mother Goose.
-Ничего себе репертуарчик, заметила Алена. Фривольне песни, как для звезды – виолончелиста.
- Вот –вот, на то люди и становятся звездами. Я- Ян Выговский, и слушаю, что хочу. По моему- так шикарные песни.
- Ну, мне пора! Я рад знакомству с вами, Он посмотрел на колокольни собора, взглянул через реку с высоты на родной дом. Алена снова увидела того старика, который заговорил с ней на этом же месте несколько месяцев тому назад. Усталый и отрешенный.
- Вам тяжело уезжать?
- Не то, чтобы сильно. Я не нашел здесь ни себя прежнего, ни мамы, ни старых друзей. Я живу там, в Америке. Там мой дом. Был здесь, а теперь там. Быть стариком грустно и там и тут. Впереди – смерть, деточка, и я исподволь жду её, а это не очень весело. И на родине даже тяжелее, ведь я был здесь молодым. Будто вчера был. Облазил дом наш в апреле- помню, кажется, каждый кирпич. И они меня. Простился с мамой тут, и уже думаю о встрече с ней там. Это такая жизнь, Алена, и надо уметь радоваться всему. Мне нечего хотеть больше, так что я уезжаю с легким сердцем. А теперь прощайте родственница, и будьте счастливы.
Прощай и ты, маленькая Катя. Гордись своей дочкой. И пусть будет с вами моё благословение.
Он обнялись, и мама заплакала. Ягуар рванулся вперед, выбросив гравий из под колес. Рев мотора перекрывала «Love Stealer» Uriah Heep. “ Эту песню слышала половина Бердичева, должно быть.
Алена смотрела вслед машине и подумала, что ей тоже сейчас нечего больше хотеть, разве что спокойно разобраться во впечатлениях, прожить это пару месяцев снова. А значит, она счастлива, хоть это и временно. Но все ведь ещё только начинается.
среда, 27 января 2010 г.
Возвращение в родной город
сентябрь 2009
Я давненько здесь не был. То есть, появляюсь регулярно, но вот чтобы было время неторопливо побродить по городу - это впервые за много лет. Бросив машину на стоянке, пошел гулять по улицам, заходя по дороге в кафе в поисках хорошей кофе-машины. Город не так сильно изменился – несколько домов и деревьев исчезло, несколько появилось. Пожалуй, сильнее всего о времени свидетельствуют именно деревья. Они растут, солнечная дорожка становится тенистой аллеей. По ней я забрался на гору и повернул во двор строительного ПТУ. Там, у футбольного поля, стоит белая пятиэтажка, дом девочки Тани, в которую я был влюблен с 3го класса. Периодически терял способность к наукам, когда она сидела передо мной. Рассматривал завитки волос, затылок, кончик уха, – и мечтал. Мечтал самозабвенно и талантливо, создавая целые миры, где она нуждалась во мне и отвечала на мои чувства. Там я был героем, и, если бы можно было все вспомнить в деталях – то и Голливуд (а Болливуд и подавно), и создатели ролевых героических игр уволили бы сценаристов, потому что на годá вперед у них было бы над чем работать. Основная тема моих мечтаний определялись, впрочем, мемуарами Покрышкина. И сводились к тому, что предмет моей любви похитили фашисты, а я, советский истребитель, их всех победил в неравном бою. Читая мемуары и смотря советские фильмы о войне (других не было), я был твердо убежден, что Красная армия постоянно дралась в очень неравных боях, превозмогая. Это меня вполне устраивало, и, после очень неравного боя, я вез спасенную девочку домой в кабине своей «Аэрокобры». Она зажимала мне бинтами раны и смотрела с благодарностью.
Но чаще всего Таня сидела на две парты позади, и с учебой у меня все получилось, в конечном счете. Иногда только посещали меланхоличные мысли, что, когда я умру (видимо, от рук тех же фашистов), она будет сильно плакать, а на стену повесит мой портрет в летной форме, чтобы ещё потом плакать вечерами. И от этих мыслей пробирала сладкая истома. Странно, но я оставался верен ей в этих своих мечтах до окончания школы. С небольшим перерывом на полугодовую влюбленность в Алису Селезнёву, когда вышел фильм «Гостья из будущего». Но через это прошли все нормальные мальчики моего возраста, так что совесть чиста, сплю спокойно. Мой друг Генка, к слову, болел "Алисой" дольше меня.
Здесь можно бы хмыкнуть – что значит любовь школьника? Она именно влюбленность, потому что не стала жизнью. И где она теперь, если Таню видел в последний раз ровно 20 лет назад, и то из окна проезжающего автобуса? Её нет, той любви, но и меня того тоже уже нет. А тот я и теперь остаюсь себе дорог, несовершенное существо. И вот, в память о школьнике, который вечерами прятался в тени липы и смотрел, не отрываясь, на освещенное окно 4го этажа, я поворачиваю во двор ПТУ и поднимаюсь на самую вершину холма. Делаю это каждый год (по возможности), в августе, после того, как выкопаем картошку в деревне. Таковы подростковые правила, не хочу быть тем, кто первым их нарушит. Я отдаю долг памяти мальчишке и девочке, которым до сих пор по 15 лет. Забираюсь на холм над футбольным полем, открываю бутылку местного пива, сажусь на вкопанный скат. Есть ли у тебя такой день в году? Бываешь ли здесь, ведь это двор и твоего детства?
Я давненько здесь не был. То есть, появляюсь регулярно, но вот чтобы было время неторопливо побродить по городу - это впервые за много лет. Бросив машину на стоянке, пошел гулять по улицам, заходя по дороге в кафе в поисках хорошей кофе-машины. Город не так сильно изменился – несколько домов и деревьев исчезло, несколько появилось. Пожалуй, сильнее всего о времени свидетельствуют именно деревья. Они растут, солнечная дорожка становится тенистой аллеей. По ней я забрался на гору и повернул во двор строительного ПТУ. Там, у футбольного поля, стоит белая пятиэтажка, дом девочки Тани, в которую я был влюблен с 3го класса. Периодически терял способность к наукам, когда она сидела передо мной. Рассматривал завитки волос, затылок, кончик уха, – и мечтал. Мечтал самозабвенно и талантливо, создавая целые миры, где она нуждалась во мне и отвечала на мои чувства. Там я был героем, и, если бы можно было все вспомнить в деталях – то и Голливуд (а Болливуд и подавно), и создатели ролевых героических игр уволили бы сценаристов, потому что на годá вперед у них было бы над чем работать. Основная тема моих мечтаний определялись, впрочем, мемуарами Покрышкина. И сводились к тому, что предмет моей любви похитили фашисты, а я, советский истребитель, их всех победил в неравном бою. Читая мемуары и смотря советские фильмы о войне (других не было), я был твердо убежден, что Красная армия постоянно дралась в очень неравных боях, превозмогая. Это меня вполне устраивало, и, после очень неравного боя, я вез спасенную девочку домой в кабине своей «Аэрокобры». Она зажимала мне бинтами раны и смотрела с благодарностью.
Но чаще всего Таня сидела на две парты позади, и с учебой у меня все получилось, в конечном счете. Иногда только посещали меланхоличные мысли, что, когда я умру (видимо, от рук тех же фашистов), она будет сильно плакать, а на стену повесит мой портрет в летной форме, чтобы ещё потом плакать вечерами. И от этих мыслей пробирала сладкая истома. Странно, но я оставался верен ей в этих своих мечтах до окончания школы. С небольшим перерывом на полугодовую влюбленность в Алису Селезнёву, когда вышел фильм «Гостья из будущего». Но через это прошли все нормальные мальчики моего возраста, так что совесть чиста, сплю спокойно. Мой друг Генка, к слову, болел "Алисой" дольше меня.
Здесь можно бы хмыкнуть – что значит любовь школьника? Она именно влюбленность, потому что не стала жизнью. И где она теперь, если Таню видел в последний раз ровно 20 лет назад, и то из окна проезжающего автобуса? Её нет, той любви, но и меня того тоже уже нет. А тот я и теперь остаюсь себе дорог, несовершенное существо. И вот, в память о школьнике, который вечерами прятался в тени липы и смотрел, не отрываясь, на освещенное окно 4го этажа, я поворачиваю во двор ПТУ и поднимаюсь на самую вершину холма. Делаю это каждый год (по возможности), в августе, после того, как выкопаем картошку в деревне. Таковы подростковые правила, не хочу быть тем, кто первым их нарушит. Я отдаю долг памяти мальчишке и девочке, которым до сих пор по 15 лет. Забираюсь на холм над футбольным полем, открываю бутылку местного пива, сажусь на вкопанный скат. Есть ли у тебя такой день в году? Бываешь ли здесь, ведь это двор и твоего детства?
Поле заросло травой, вокруг меня — море
тысячелистника, от сильного запаха которого чуть щекочет в носу. Именно здесь я
впервые ощутил, что пропорции неба и земли определяются формулой Minor Earth, Major Sky, и никак иначе.
Жаркий день
середины августа, солнце припекает спину, и воздух неподвижен. В раскаленной
траве заливаются цикады, я смотрю с высоты на город, который покойно и уютно
разлёгся на холмах. У её дома стоит золотистого цвета «Мицубиши» с
подмосковными номерами, из открытой двери едва слышно знакомую мелодию. Джо Кокер, альбом 97го года, N'Oubliez
Jamais.
PAPA, WHY DO YOU PLAY ALL THE SAME OLD SONGS? - и сам себе отвечает позже: EVERY GENERATION HAS IT'S WAY. Кто б спорил.
Воздух чуть двинулся, относя мелодию в сторону, я ощутил его прохладное прикосновение к спине. Запахло огородами. Вторая половина августа, пора копания картошки — забавы для бедных, которой местные жители самозабвенно предаются вон там, на склоне холма. Над высокой травой колышутся пятые точки, мужик ведет велосипед с полным мешком на раме. Все так же. Немного грустно. Эта светлая жалость по уходящему лету оживает во мне каждый год, этот август - не исключение. Я мучительно не хочу копать картошку и ещё мучительнее не хочу опять в школу, хотя туда меня давно уже никто не гонит. Слишком давно.
Поднимаюсь и подхожу к футбольным воротам. Перекладина и штанги давно не крашены, пятна ржавчины и паутина в правой «девятке». Осматриваю поле и пытаюсь представить игроков, гоняющих по нему потертый белый мяч. Вспоминается на удивление легко, даже постукиваю инстинктивно левой рукой по штанге, как перед подачей углового. Я был хорошим защитником: цепким, быстрым и длинноногим, с точным первым пасом. Теперь можно хвастаться - всё равно проверить трудно. В рывке догонял любого нападающего, из тех, с кем тогда играл. Отнимал мяч и лупил по нему, отправляя вперед по диагонали. Мяч летел по длинной закрученной дуге над головами игроков и падал в ноги нашему нападающему. Подобные пасы я умудрялся выдавать по несколько раз за игру, но через десяток лет эта способность зачем-то покинула меня. Как и многие другие, впрочем.
Тогда, в 86м, я мог бы играть и ближе к моему дому. Но на эту площадку выходили Танины окна, и я был не в силах пренебречь возможностью блистать в поле её зрения. Здесь гоняли мяч немолодые и пузатые «доки», которые удивились моему желанию присоединиться к ним. Первые полчаса игры проверяли, как могли, пару раз получил по ногам и по ребрам, но почти все дуэли выигрывал, легко снимая верховые мячи. Меня поднимало в воздух осознание того, что я играю на волшебной земле. Наш капитан, дядя Игорь, получив от меня несколько раз хороший "длинный" пас, окончательно уверовал, и перестал комментировать каждый шаг. Я был взвешен и найден недостаточно легким. Так что три раза в неделю приходил играть, как равный. Генка ездить через полгорода ради футбола отказывался, про скрытые свои причины я умалчивал. Левый фланг отдали мне, и я был невероятно этим горд, поминутно оглядывался на нужное окно. Надо заметить, что дом было именно с левой стороны от поля, у меня за спиной. Так что шансы быть замеченным на этом фланге возрастали.
Это было летом после 9го класса. Занавески на окне оставались плотно зашторенными и только несколько раз я улавливал за ними внимательный взгляд. В эти минуты крылья росли у меня на ногах с особенной скоростью, и я выдавал полный набор трюков, на которые был способен, немало удивляя партнеров по команде. "Ти шо, сказывся?", - почти одобрительно покрикивал дядя Игорь, а я летал - и в мыслях, и над газоном. И такого полета больше не случалось ни во сне, ни наяву. Потом оказалось, что смотрела Танина мама. Играть я не бросил, но куража прежнего поймать уже не мог.
Окно и сейчас зашторено, несколько цветков за стеклом. Была мысль- зайти вот и спросить: где Таня, что и как? Подумав, отогнал её. У меня, записного "позитива"- отличника, не бывало проблем с родителями одноклассниц, разговор бы мог получиться премилый. Но в эту самую реку уже никак не войти, проверено. Могу увидеть постаревшую маму, услышать о жизни её дочки, может быть – посмотреть фото. А мне этого не хочется, я и сам могу посмотреть в зеркало. Но школьника и школьницы я там никогда не найду, а нужны именно они. Ничего не хочу узнавать, хочу пережить, ощутить заново. Хотя это, как раз, невозможно. Зачем - я не знаю, но очень хочу, до боли. Так получается, что только здесь, на поле, я год за годом нахожу неясные, но живые наши тени. Словно только что хлопнула за твоей спиной дверь подъезда, словно я, мгновение назад, завернул за котельную, не глядя под ноги. Я знал эту дорожку наощупь. О, если бы ты, если бы кто-нибудь из живущих ныне, мог понять то несмелое, но всепоглощающее чувство, слабые отголоски которого способны приподнять меня над холмом даже сейчас. Так не хватает неба, наклонившегося к земле, моей, почти что Честертоновской "Дыры в небесах".
PAPA, WHY DO YOU PLAY ALL THE SAME OLD SONGS? - и сам себе отвечает позже: EVERY GENERATION HAS IT'S WAY. Кто б спорил.
Воздух чуть двинулся, относя мелодию в сторону, я ощутил его прохладное прикосновение к спине. Запахло огородами. Вторая половина августа, пора копания картошки — забавы для бедных, которой местные жители самозабвенно предаются вон там, на склоне холма. Над высокой травой колышутся пятые точки, мужик ведет велосипед с полным мешком на раме. Все так же. Немного грустно. Эта светлая жалость по уходящему лету оживает во мне каждый год, этот август - не исключение. Я мучительно не хочу копать картошку и ещё мучительнее не хочу опять в школу, хотя туда меня давно уже никто не гонит. Слишком давно.
Поднимаюсь и подхожу к футбольным воротам. Перекладина и штанги давно не крашены, пятна ржавчины и паутина в правой «девятке». Осматриваю поле и пытаюсь представить игроков, гоняющих по нему потертый белый мяч. Вспоминается на удивление легко, даже постукиваю инстинктивно левой рукой по штанге, как перед подачей углового. Я был хорошим защитником: цепким, быстрым и длинноногим, с точным первым пасом. Теперь можно хвастаться - всё равно проверить трудно. В рывке догонял любого нападающего, из тех, с кем тогда играл. Отнимал мяч и лупил по нему, отправляя вперед по диагонали. Мяч летел по длинной закрученной дуге над головами игроков и падал в ноги нашему нападающему. Подобные пасы я умудрялся выдавать по несколько раз за игру, но через десяток лет эта способность зачем-то покинула меня. Как и многие другие, впрочем.
Тогда, в 86м, я мог бы играть и ближе к моему дому. Но на эту площадку выходили Танины окна, и я был не в силах пренебречь возможностью блистать в поле её зрения. Здесь гоняли мяч немолодые и пузатые «доки», которые удивились моему желанию присоединиться к ним. Первые полчаса игры проверяли, как могли, пару раз получил по ногам и по ребрам, но почти все дуэли выигрывал, легко снимая верховые мячи. Меня поднимало в воздух осознание того, что я играю на волшебной земле. Наш капитан, дядя Игорь, получив от меня несколько раз хороший "длинный" пас, окончательно уверовал, и перестал комментировать каждый шаг. Я был взвешен и найден недостаточно легким. Так что три раза в неделю приходил играть, как равный. Генка ездить через полгорода ради футбола отказывался, про скрытые свои причины я умалчивал. Левый фланг отдали мне, и я был невероятно этим горд, поминутно оглядывался на нужное окно. Надо заметить, что дом было именно с левой стороны от поля, у меня за спиной. Так что шансы быть замеченным на этом фланге возрастали.
Это было летом после 9го класса. Занавески на окне оставались плотно зашторенными и только несколько раз я улавливал за ними внимательный взгляд. В эти минуты крылья росли у меня на ногах с особенной скоростью, и я выдавал полный набор трюков, на которые был способен, немало удивляя партнеров по команде. "Ти шо, сказывся?", - почти одобрительно покрикивал дядя Игорь, а я летал - и в мыслях, и над газоном. И такого полета больше не случалось ни во сне, ни наяву. Потом оказалось, что смотрела Танина мама. Играть я не бросил, но куража прежнего поймать уже не мог.
Окно и сейчас зашторено, несколько цветков за стеклом. Была мысль- зайти вот и спросить: где Таня, что и как? Подумав, отогнал её. У меня, записного "позитива"- отличника, не бывало проблем с родителями одноклассниц, разговор бы мог получиться премилый. Но в эту самую реку уже никак не войти, проверено. Могу увидеть постаревшую маму, услышать о жизни её дочки, может быть – посмотреть фото. А мне этого не хочется, я и сам могу посмотреть в зеркало. Но школьника и школьницы я там никогда не найду, а нужны именно они. Ничего не хочу узнавать, хочу пережить, ощутить заново. Хотя это, как раз, невозможно. Зачем - я не знаю, но очень хочу, до боли. Так получается, что только здесь, на поле, я год за годом нахожу неясные, но живые наши тени. Словно только что хлопнула за твоей спиной дверь подъезда, словно я, мгновение назад, завернул за котельную, не глядя под ноги. Я знал эту дорожку наощупь. О, если бы ты, если бы кто-нибудь из живущих ныне, мог понять то несмелое, но всепоглощающее чувство, слабые отголоски которого способны приподнять меня над холмом даже сейчас. Так не хватает неба, наклонившегося к земле, моей, почти что Честертоновской "Дыры в небесах".
В прощальной
дымке августа, плывущей над городом, навсегда остались наши мысли, наши мечты и
желания. Этого больше нигде нет: ни во мне, ни в квартире, в которую я подумал
было постучаться.
А есть в этой
высокой траве, в этом небе, налитом уже осенней синевой, в треске ошалелых
цикад. А ещё — в пластинке Битлз «A Taste of Honey», которая только появилась в то лето.
Фирма «Мелодия» слепила её из Битловского альбома «Please, please Me». Я слушал и пел эти песни и день и ночь,
когда только можно было. Стоя под липой, напевал себе под нос. Так и выучил
английский. А в музыке той навсегда растворился я
образца лета 1986:Eight Days A Week, I Saw Her
Standing There, Till There Was You...
Listen, Таня, Do you want to know a secret,
и самонадеянное:
I will return, yes I will return,
I'll come back for the honey and you.
Август 86го — ты был горяч, бесконечен и наивен.
Я пнул правой воображаемый мяч, и пошел вниз с холма. Резкое движение ногой отдалось сильной болью в пояснице, я стал прихрамывать и рассмеялся в голос. Вот они, отличия в августах. Любопытно мне, Таня, где ты теперь, что думаешь по поводу копания картошки, кого ты вспоминаешь, когда лето уходит? Ответов нет, вопросы задаются каждый август.
Теплый ветер горький от тысячелистника, пряный от потревоженной земли картофельных грядок, сладкий от крупных августовских яблок в садах. Ничего не изменилось. Ничего не изменилось.
Listen, Таня, Do you want to know a secret,
и самонадеянное:
I will return, yes I will return,
I'll come back for the honey and you.
Август 86го — ты был горяч, бесконечен и наивен.
Я пнул правой воображаемый мяч, и пошел вниз с холма. Резкое движение ногой отдалось сильной болью в пояснице, я стал прихрамывать и рассмеялся в голос. Вот они, отличия в августах. Любопытно мне, Таня, где ты теперь, что думаешь по поводу копания картошки, кого ты вспоминаешь, когда лето уходит? Ответов нет, вопросы задаются каждый август.
Теплый ветер горький от тысячелистника, пряный от потревоженной земли картофельных грядок, сладкий от крупных августовских яблок в садах. Ничего не изменилось. Ничего не изменилось.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)