День Всех Святых 1 ноября 2001

июль 2007

На день Всех Святых Мариуш приехал к родителям поездом PKP. Небольшие группки молодежи у Варшавы Восточной веселились, отмечая Хеллоуин. Странное и отрешенное удовольствие смотреть в окно на смеющихся. Завтра в городе концерт его любимой группы, а у билета нет, и он уезжает.
Дорога долгая, утомительная, зато в три раза дешевле, чем «Интерсити». От вокзала шел пешком, не торопясь. В темном небе кричали вороны, знакомые улочки царапались на холмы, петляли и путались. Здорово возвращаться в город, в котором вырос, смотреть, как меняются дворы, деревья, заборы. Всегда есть что-то новое, вот сейчас, к примеру, спилили тополь на углу, огромный старый тополь, который был виден из окна его комнаты. Теперь оттуда может быть видна школа.
У двухэтажного дома на улице Штефана Баторего он остановился и посмотрел на крайнее слева окно второго этажа. Вздохнул и сел на скамейку под яблоней, привычно нащупал левой рукой буквы, вырезанные им много лет назад на серой доске. Две буквы «М», в которые вложено так много того, о чем четырнадцатилетние не могут говорить. Очень хотят, но не умеют.  Ведь в этом доме жила Магда, и он с третьего класса был влюблен в неё, и не уверен до сих пор, что это прошло. Они дружили до конца первого курса, переписывались. А потом оборвалось, без ссор, без драмы. Просто Магда становилась взрослой гораздо быстрее. Она решительно отвергла робкие ухаживания безответственного юноши и вышла замуж за кого-то, ему незнакомого. Тут даже и не приревнуешь.
Где она сейчас, - Мариуш не знал. Кажется, уехала с мужем в Россию. Это интересно, ведь Магда была очень активной патриоткой в школе, одной из первых отказалась учить русский, ходила с повязкой “Солидарности”. Бывало, что снисходительно отчитывала Мариуша за цитирование песен Окуджавы или и Макаревича.

Но умеющие быстро взрослеть умеют так же быстро менять свои взгляды.

И все равно он любил сидеть на этой скамейке, смотреть на её окно, гладить пальцами глубоко вырезанные в дереве буквы. Всякий раз хоть на мгновение возвращался в прошлое. Может статься, в окне мелькнет лицо той, прежней Магды, которая любила слушать стихи?

Родители ещё не ложились, ждали. Стол оставался накрытым, отец очень любил посидеть с сыном, поболтать, выпить «горькой, для желудка». Мама хлопотала, переживала, что сын так «похудел и осунулся», впрочем, это повторялось всякий раз. Сестра с семьёй уже спали, они приехали рано, чтобы помочь маме с праздничным обедом.
Войдя в свою комнату, Мариуш погасил свет и подошёл к окну. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, как пуст горизонт без гигантской кроны тополя. Постоял, присматриваясь. Крупные октябрьские звёзды складывались в привычные очертания созвездий. Тополь раньше скрывал большую звезду над горизонтом, теперь она заглядывала прямо в окно. Почему-то появилось ощущение, что в той стороне есть море. Оно и правда было там, но за пару сотен километров. Школа всё же не видна, высокая крыша аптеки на углу закрывает.
Раздевшись, бросил одежду на пол и осторожно лег на свой диван. Всякий раз кажется, что уже не ощутить того уюта, который сопровождал быстрые и лёгкие школьные сны, становится страшно, что безвозвратное отдаление детства проявится и в этом. Диван действительно стар, продавлен, но по-прежнему уютен. Комната угловая, окна выходят на северо-запад, в ней всегда прохладно. Поэтому мама положила его любимое красное ватное одеяло, старое и тяжелое. Под ним всегда так смачно спалось, вероятно от того, что одеяло властно придавливало руки и ноги к дивану, не давало пошевелиться. Яркая звезда светила прямо в лицо, Мариуш улыбнулся ей и стал взлетать, успев подумать, что тополя всё-таки жалко.
Утром его разбудила сестра. Она засунула голову в комнату без стука, швырнула тапочек и бодро закричала, что все, дескать, давно ждут, сколько можно спать, ведь уже пол-восьмого, давно пора вставать, чучело набивное!
Мариуш недобро высказался по поводу тех, кто в полвосьмого «давно ждет», но всё же выполз из-под одеяла. Умылся, поздоровался с Альбином, мужем сестры, поприветствовал детей. Потом забрался на заднее сидение родительского «Полонеза», и они поехали в храм. Рейндж-Ровер Альбина исполнял нетерпеливые «па» сзади на дороге.
- Не иначе твою «сéстру» за руль пустили,- хмыкнул отец,- того и гляди «на козла» поднимется.
Мама молчала и смотрела вперёд. Вообще, в этот день взрослые говорили мало. Отвечали на вопросы детей, делали им замечания, отдавали инструкции. Молча сидели на мессе, молча убирали могилы, шепотом читали молитвы, стоя на коленях у каменных крестов. Ветер шелестел в огромных соснах, вторя шепоту людей. Слова о вечном покое не тревожили недолгий покой этого дня, они создавали его. Туман ещё висел между стволами деревьев, укрывая низкие надгробия. Пахло листьями, и плавленым воском. Мариуш сел на скамейку и зажмурился. Слышал, как мама вполголоса командует внуками, кто-то скребет веником асфальт, детские подошвы застучали по асфальту дорожки, когда пищащие помощники поволокли пакет с листьями в сторону мусорного бака.
Все как раньше. Этот день не меняется. Когда-нибудь мы с сестрой будем стоять у могилы родителей и командовать внуками, а потом и эти двое будут стоять у креста с моим именем. И ничего страшного тут нет, замечательно, что этот день умеет быть таким одинаковым, связывая меня и моих дедов.
Мама неслышно опустилась рядом на скамейку. Погладила по голове. Он мурлыкнул и, положив ей голову на плечо, спросил:
- А когда ты была маленькой - так же помогала взрослым убирать могилы?
- Да, мы даже сидели на этой же скамейке иногда, вон там лежит твоя двоюродная бабушка Франя. А там – твой дядя Зыгмунт, он сделал эту каменную скамью.
- Я знаю. - Мариуш поднялся и попросил, – пойдём к нему.
Встали на колени у небольшого креста, оперлись ладонями о черные прутья ограды, мама зашептала молитвы. Мариуш не знал дядю Зыгмунта, но слышал, что тот всегда заботился о маме. Баловал её, учил читать, помогал работать в огороде. А потом умер от воспаления лёгких, когда ему было только двадцать три года. Бабушка погибла в войну под обстрелом, когда маме едва исполнилось два годика, и все его тёти и дяди растили её. Ведь мама младшая в большой своей семье. Думать об этом было грустно, но в День Всех Святых грусть не становилась отчаянием. Они там, наверху, и им хорошо. Придёт время, и мы все познакомимся, « ...Ja jestem Bóg Abrahama, Bóg Izaaka, i Bóg Jakuba. Bóg nie jest Bogiem umarłych, lecz żywych ... wszyscy bowiem dla Niego żyją»*

______________________________________________________________________
*« ...Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова. Бог не есть Бог мертвых, но живых... ибо у него все живы».
Евангелие от Матфея 22:32, Луки 20:37-38


После обеда дома семья общалась в гостиной. Отец принес графин с домашним вином, Мариуш сидел с закрытыми глазами у окна, и слушал ленивый спор о том, какой будет зима. Ноябрьское солнце пригревало затылок и руку последним теплом осени. Вдруг чья-то ладонь легла на плечо, открыв глаза, он увидел сестру.
- Ты не расстраиваешься, что не попал на концерт?

- Расстраиваюсь, если честно.  - Даже афишу стырил на память. Вот ведь холера... Но что теперь поделаешь?
Сестра улыбнулась, потрепала рукой его по голове (совсем как мама), и сказала:
- Горе побежденным! Но я сегодня с утра – добрая фея, радуйся, недостойный. Я заправила после тебя кровать – это раз! Я уберу со стола – это два! И вот тебе билет на blur от меня в подарок – это три…в фанзону, если не возражаешь…
Ленивое время будто переключило передачу – Мариуш вскочил.
- Но… где... то есть, спасибо… что ж ты молчала?!… я не успею в Варшаву сегодня…и вообще, как это...
- Добрая фея позаботилась и об этом, совместно с монгольскими учёными. Вот твоя сумка, я её собрала, вот тебе кучер, он доставит тебя к автобусу на волшебном рейндж ровере. А вот тебе билет на автобус, у доброй феи все продумано. Поспеши, иначе превратишься в тыкву... впрочем, это ничего в тебе не изменит.
У кресла стоял Альбин, крутя на пальце ключи от машины.
Мариуш заметался по комнате, стремительно прощаясь с родителями, по заговорщицким улыбкам было понятно, что все в курсе. Сестра сияла – ей нравились авантюрные проекты. Особенно удавшиеся. Когда благодарный брат полез целоваться - снисходительно зажмурилась.
Волшебный кучер ехал так, что у Мариуша почти отвалилась голова от тряски… Закинув сумку в багажное отделение автобуса, Альбин помахал рукой и уехал. До отправления оставалось 6 минут.
В пять вечера он будет в Варшаве, до концерта ещё останется два часа. Теперь можно и расслабиться, но не получалось, слишком резко повернул его день. Мариуш вышел из автобуса и поднял голову к небу. Там неслись сизые облака с рваными белыми кромками. Погода стремительно менялась – осень уступало место зиме. Дождавшись последнего пассажира, запрыгнул в автобус и уселся удобно. Тепло и мерное покачивание синего MANа действовали усыпляющее. Откинувшись на спинку, он укрылся курткой и стал смотреть в окно.
Как только выехали за город, начался дождь, освеживший желтый и красный цвета намокших листьев, они стали более контрастны на фоне графитового неба. Линия асфальта соединялась с горизонтом, это тёмное небо пролилось вместе с дождем под ноги узкой полосой, окаймлённой яркими деревьями. “Дорога в небо ведет по прямой...”
Шоссе, по которой ехал автобус было знакомо вплоть до каждого дерева, сотни раз Мариуш гонял здесь на велосипеде. И проедет ещё, потому что это дорога к дому его родителей, к месту, где он вырос. Посёлки, хутора, деревни выглядят безлюдными, жители сидели по домам. Об этом свидетельствовали дымки, поднимающиеся из дымоходов и авто, стоящие под навесами. Снова пошел дождь, на небольших кладбищах вдоль дороги горело множество огней. От этого казалось, что они более населены, чем деревни. Эти большие свечи с крышечками будут светить до поздней ночи, а то и до утра, не боясь ни дождя, ни ветра. Мы ведь вспоминаем тех, кто жил до нас, тех, кто упокоился с миром в этой земле. А их гораздо больше, просто помнить можем только ближайших к нам по времени, только тех, кто оставил в наших жизнях ощутимый след.
Темнело, и за окном уже мелькали освещённые окна, перемежаясь с огоньками свечей. То ли свет в далеком окне, то ли свеча горит… «... Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова. Бог не есть Бог мертвых, но живых»

blur sometimes everything is easy...

июль 2007

1 ноября 2001 года в Варшаву приедет blur. Об этом кричал рекламный стенд у входа в станцию метро Imelin, полутораметровый постер криво лежал за стеклом. Мариуш замер. Не может быть – такой была первая мысль. Этого просто не может быть… Но там было написано чёрным по белому, а точнее по желтому. Сюда приедет Деймон Албарн со товарищи, и они будут петь. А у Мариуша будет шанс послушать и посмотреть. О, как здорово это будет, наконец-то увидеть и услышать blur, пойти на концерт в огромный Torwar, непременно пробиться передние ряды фан-зоны, бушевать там и плясать, расталкивая окружающих.
Он остановился, и прочитал всё ещё раз, присматриваясь к каждой букве. Все верно, никакой ошибки. Вообще-то это невозможно, как-то неправдоподобно здорово. Как в детстве проснуться и найти у кровати полную коробку каучуковых индейцев. Или спортивный велосипед с блестящим изогнутым рулём и рычажками переключения передач.
blur он начал слушать на первом курсе университета, не просто слушать, а заболевать этой музыкой. Болезнь протекала в тяжелой форме, стены украсились постерами, полка – кучей кассет, а потом и дисков, листы конспектов были исписаны текстами. С годами мало что менялось, Мариуш знал наизусть все песни, и слушал их часто. Окружающие даже склонны утверждать, что постоянно. “Рядовой маньяк”, - сделал заключение его сосед по комнате, потеряв надежду привить заблудшему blurоману зачатки хорошего вкуса в виде Мадонны.
Каждую субботу, если было свободное время, после обеда выставлялись на положенное место старенькие колонки Castle, купленные в комиссионке за последние деньги. Отчищенные от чужих запахов и покрытые лаком, они обрели даже некоторую респектабельность. В поцарапанный лоток проигрывателя бережно укладывался диск, и начиналась музыка. Кресло тоже выдвигалось на положенное место, в него торжественно усаживался положенный меломан со стаканом вина. Это было удовольствие, доступное немногим: большие тарелки динамиков двигали воздух в ритме баса, мелодия проникала во все щели небольшой комнаты. Задрав голову, Мариуш впитывал в себя эти движения. Не только ушами, а всем телом. Куда уходят в этот момент мысли, он сам вряд ли мог сказать. Было такое субботнее колдовство, когда музыка оттенялась терпким вкусом мадеры, мир вне комнаты исчезал и не беспокоил. Одного диска хватало на два стакана, порции такого коктейля – на весь день, безупречное действие этого соотношения ингредиентов он проверил за многие субботы, летом и зимой, весной, а также во все остальные возможные сезоны его календаря. В момент покупки нового альбома вышеуказанная процедура повторялась каждый день после прихода с работы.
Значение слова blur подвергалось многократному и придирчивому изучению, Мариуш выискивал его тайный смысл в разных словарях, пытался понять, какая магия скрыта за простыми и скучными словами польского перевода. Некоторые образы позволяли взглянуть на серенькое слово «расплывчатый, неясный» по-другому. Особенно полюбилась фраза, откопанная в одном Интернет-словаре: «The vast blur of a north-northwest snow-storm, — обширные очертания бурана, надвигающегося с северо-северо-запада.» Слова эти накрепко ассоциировалась с музыкой, беспокойной и манящей, могучей, но сдержанной до поры. Очаровательная сама по себе, эта конструкция из слов несла аромат шторма и резкого морского ветра, перед глазами вставал нактоуз корабля, метка на картушке компаса плавно смещается к норд-норд-весту, навстречу буре. Бородатый шкипер пожевывает мундштук трубки и с некоторой тревогой смотрит на горизонт. Шкипер похож на Индиану Джонса, только черты лица его грубее, и носит он зюйдвестку вместо ковбойской шляпы. Сами же «обширные очертания бурана» представить было трудно отчего-то, хотя что может быть проще снежного бурана?
Постояв несколько минут у афиши (надо будет сорвать её на память и повесить у кровати потом), вздохнул и поехал на собеседование.
Октябрьский день был тёплым и разноцветным, фонтаны ещё работали. Дети гуляли на бульварах, школьники не спешили обратно в классы, рисовали мелом на асфальте и бегали друг за другом, с хохотом катались по сухим листья. "Чем я был занят после школы в октябре? - мелькнула мысль. - Велосипедом, воздушными змеями, моделями кораблей, футболом, постройкой шалашей и ещё тысячей приятнейших дел. Почему бы не заняться этим снова, ведь времени у меня сейчас навалом?"
Недавно он потерял работу, уютную, но не очень прибыльную работу программиста в отделении MacAfee. Повздорил с начальником из-за пустяка, тот пошел на принцип. Мариуш не то, чтобы был полностью невиновен, скорее повел себя как капризная прима, отстаивая свои взгляды с пренебрежительным снисхождением к наивности окружающих. Начальство такого не любит, этому самому начальству важно не терять авторитет в глазах подчинённых, пусть даже во вред делу. И, если начальству все равно, насколько оптимально решается задача, то почему руководитель проекта не может сидеть спокойно и не высовываться? Наверное, стоило бы извиниться за свои резкие слова, за бесполезную ярость спора. Постучать в дверь, открыть, войти. Набрать воздуху и сказать: «Простите, я был неправ» (когда назвал Вас про себя унылой марионеткой), и улыбнуться смущенной улыбкой раскаявшегося грешника. Начальник простил бы, а все вокруг сделали бы вид, что ничего вообще не было. Но сама мысль об этом было скучной, невыносимо скучной, эта скука даже имела свой цвет, серый и неприятный. Этот цвет стал бы частью его палитры, а это слишком высокая цена за место, где есть покой. К тому же, глубокие прогибы воспитывают в человеке лакея. И Мариуш открыл дверь отдела кадров, улыбнулся сотрудникам, отвесил комплимент великолепной Ирен, и написал заявление об уходе. Выйдя за дверь, вспомнил почему-то, как тихо здесь бывало, когда приходилось работать в праздничный день. И стало тоскливо, словно сейчас он немножко умер.
Если бы Мариуш хотел выбрать менее удачное время для смены работы, то ему пришлось бы изрядно потрудиться. Вообще-то осень – хорошая пора для соискателей, но эта конкретная осень для этого конкретного специалиста не задалась. Начало учебного года, и большинство софтовых компаний уже набрали программистов в проекты. Он попробовал найти подработку, но не преуспел. Всякие мелкие халтуры, легко доступные прежде, как сквозь землю провалились, а то, что было - предполагало получение дохода через месяц. Всю неблагодарную, но денежную работу перехватили ушлые студенты старших курсов Варшавской политехники. Всё верно, он сам был таким шесть - семь лет назад.
Поиски работы - вещь неприятная и изматывающая. Немного унизительная – ведь тебя не расхватывают работодатели, а всё больше сообщают об отказе. Да и денег вдруг становится безобразно мало. Его Фиат стоял под домом уже несколько недель, не на что было заменить потекший амортизатор. После оплаты счетов за жильё  меню безработного свелось к тостам с сыром и кефиру. Пива не пил уже несколько недель, а ведь от этого и Махатма Ганди стал бы мизантропом. Деньги заканчивались, а взять их негде.
На этом собеседовании ему сказали примерно то же, что и на всех предыдущих. Его кандидатура интересует компанию Symantec, но до Нового года проекты открываться не будут. «- Так что мы позвоним Вам после Рождества», - заявила рекрутер, проводя к двери.
В кассе концертного зала он узнал, что самые дешевые билеты в фан-зону стоят 500 злотых. А это почти что 120 долларов. Мама дорогая, что ж так круто?
В голове сразу завертелись различные варианты решения проблемы. Можно было, например, попробовать занять. Но непонятно, как и когда отдавать. И, если откровенно, не было у кого. Некоторые из друзей сами нуждались в помощи, а все остальные дружно пропали, не отзывались на звонки. Всякий раз, положив трубку, Мариуш вздыхал с облегчением, не хотелось просить денег у друзей, совсем не хотелось.
Настроение испортилось. Октябрь было всё так же прекрасен, но на blur он не попадёт.
Не то, чтобы совсем ничего не предпринималось, чтобы поправить ситуацию. Каждый вечер придумывались новые пути выхода из финансового кризиса. Он даже нашел работу – лаборантом в университете, проводить лабораторные работы в вычислительном зале, проверять отчёты студентов. Карать – миловать, отправлять на пересдачу лабы. Первая зарплата будет только 3 ноября, увы.
Попробовал подработать на разгрузке овощей, но получил от толпы бойких вьетнамцев палкой по ребрам, и вернулся домой. В течение следующей недели выяснилось, что вообще все места, где он в студенческие годы добывал средства на пропитание и пропивание, сильно изменились. Рынок под стадионом в нём не нуждался, на товарной станции никому не надо было разгружать за «живые» деньги вагоны с углём. То есть разгружать надо, но деньги платят не сразу, как в старые злые времена, а в начале следующего месяца, на карточку. Чертова цивилизация, даже грузчики теперь выглядят опрятнее, да и ходят, похоже, без ножей на поясе.
Стало очевидно, что сметки и энтузиазма в тяжком деле поиска денежных мест у него сильно поубавилось. То ли постарел, то ли заплыл жирком на комфортной работе, - невесело подумалось Мариушу вечером за чашкой кофе. Огромный пакет “Monterrey” лежал в холодильнике, вода исправно текла из крана, кофеварка яростно шипела, поэтому смерть от отсутствия кофеина не была номером первым в списке возможных смертей.
Постепенно он смирился со всем этим. Если не суждено увидеть blur на этот раз - придётся обойтись. Обидно, но в жизни много всяких неприятностей и трудностей. Пропустить концерт - не самая большая из них. Просто обстоятельства не позволяют, и не получается их преодолеть. Сдаваться противно, на blur попасть охота – а все, что происходит вокруг, почему-то уводит от этого самого концерта.
А октябрь был теплым и сухим. Работа в университете занимала всего несколько часов в день. Мариуш гулял по городу, смотрел на людей, сидел на камнях набережной, запуская бумажные самолётики, сделанные из отчётов о лабораторных.
В конце месяца позвонила сестра. Она жила во Вроцлаве с мужем и детьми, иногда навещала столицу. Всякий раз её визиты напоминали приезд королевы из загородной резиденции, казалось весь город встает навытяжку. На этот раз Халинке было угодно приехать в Варшаву, чтобы посмотреть футбольный матч Польша – Ирландия. А заодно и попить кофе с родственником, которого не видела пару месяцев. "Нет-нет, в гости я не приду, и не думай. Что за удовольствие посещать твою берлогу на выселках? А то ещё и захочется убраться там, зачем мне это? Встретимся в том кафе у метро на Алее Солидарности в половине шестого. Всё-всё, пока!"
Положив трубку, Мариуш невольно улыбнулся. Сестра была умной, красивой и легкой. Ей ничего не стоило собраться за вечер и поехать в Татры на выходные, обзавестись там десятком друзей и приволочь их всех к себе на следующую неделю. Она постоянно перемещалась по стране, не могла усидеть на месте. Сам Мариуш предпочитал диван. Уезжать из Варшавы не любил, этот город подходит ему лучше всего на свете.


За полчаса до условленного времени он вышел из метро на Ратуше Арсенал. Уселся за столик у окна, заказал кофе. Было бы приятно почитать газету, но для этого сначала надо было её купить, потратив лишних полтора злотых. То, что стояло на стойке для посетителей - не интересно. Хотя, выход есть всегда. Когда официант отошел, с соседнего стула был быстро и элегантно поднят сегодняшний номер «Газеты Выборчей», который оставили предыдущие посетители. Мариуш погрузился в чтение с деловым видом.
Сестра вошла, как всегда, внезапно. Собственно, она не вошла, а влетела, у неё никогда не было времени на то, чтобы входить. Миллион всяких дел вынуждал перемещаться полугалопом.
«Никто не ждал испанской инквизиции!»- крикнула Халинка, и обняла сидящего брата со спины.
 Мариуш заметил её отражение в стекле, но сделал вид, что подавился от неожиданности. Халинка довольно засмеялась и заказала "ристретто".
После кофе они ещё долго гуляли по городу, болтали, обсуждали замысловатые судьбы общих знакомых, рассказывали анекдоты. На остановке сестра вдруг увидела рекламу концерта blur, ту самую рекламу, от которой Мариуш старательно отводил глаза с тех пор, как решил, что на концерт не попадёт.
- Вот это номер! Дождался, наконец, ленивый барсук, - обрадовалась сестра, - билеты взял уже, конечно? Ты ж всегда все делаешь загодя, в кого такой зануда? Не забудь позвонить маме и предупредить, что ты не будешь дома на День Всех Святых. Или будешь, можно же успеть обратно на концерт?
Мариушу стало неловко. И грустно. Сестра знала, что это его любимая группа, но не знала всех его теперешних обстоятельств. Влезать в детали не хотелось, было бы глупо испортить вечер, повторяя условия задачи, которую не смог решить. Лучше уж оставить всё как есть.
Поэтому ограничился туманным замечанием что, мол, не получается. Сестра пыталась было выспрашивать, но потом надулась и перестала. Шла, подковыривая носками туфлей листья на асфальте. Это было невыносимо грустное зрелище, Мариуш толкнул её бедром, повыруливал немного, поподлизывался, и все опять пришло в норму.
Не спеша догуляли до дома подруги, у которой ночевала сестра, постояли у парадного, поболтали ещё и потом ещё. Всегда находится куча тем для разговора, смешных анекдотов, важных новостей, как только приходит время прощаться.
Октябрь закончился скоро, и в последний его день Мариуш поехал к родителям, чтобы провести День всех Святых вместе с семьей. Думал о концерте, и настроение было под стать этим думам. Но там дома, за несколько часов до концерта, полная таинственности Халинка торжественно вручила ему билет  – подарок на давно прошедший День Рождения. Что творилось на душе – трудно передать. Едва успел на автобус, чтобы добраться до Варшавы вовремя.
Выйдя на автостанции, и все ещё ничего толком не соображая, доехал на трамвае до концертного зала. Рядом был большой супермаркет, и он оставил сумку в ячейке, ключ положил в карман. После этого вошел в торговый зал, сделал короткий круг почёта и выбежал на улицу. Такому незатейливому способу хранения сумок его научил троюродный брат из Украины, большой любитель оптимизации расходов.
И вот он отстоял длинную очередь на вход, показал билет и протолкался к сцене. Звезды не спешили. Толпа кричала, волновалась, свистела. Мариуш плавно колыхался в людских волнах, и получал удовольствие от ожидания. Они всё равно выйдут, они будут играть…
Свет почти совсем погас, и он прозевал момент появления музыкантов на сцене. Очнулся, когда уже звучало вступление "Coffee & TV". Синий луч выхватил из темноты силуэт Албарна, и началось…
Собственно, описывать концерт почти невозможно, по меньшей мере, когда Мариуш вышел из зала в голове была полная каша из восторга и, подобно цифрам на рулетке, крутились обрывки песен. Со смаком вспоминал, как заревели вокруг с первыми аккордами "Song 2", и он со всеми прыгал, кричал, танцевал и махал руками, совершенно не заботясь о том, что подумают окружающие… а окружающие не обращали на него никакого внимания, они уже воодушевлённо пели Beetlebum. Как потом все хрипели: «Streets like the jungle, So call the police…», потому что голос сорвался сразу у половины зала.
А когда в тишине началась "He thought of cars" , в груди вдруг застрял тугой комок, мешающий дышать. Здесь было всё сразу: и волнение ушедшего дня, и радость от того, что он здесь, в зале и слышит эту песню «в живую», и не только. Потому что он тоже думал о машинах, where to drive them
Who to drive them with… потому что у него тоже были мечты, и они ушли. Потому что он не стал знаменитым футболистом, ни суперменом, ни писателем, живущим на атолле… И уже не станет, а всё ещё хочется. И потому что он хотел бы быть здесь не один… И ещё - Албарн прав, хорошо было бы действительно погонять на машине вдвоём, … but there, there was no-one, no-one … la lala la… la lala la lala…
А спустя мгновение, он уже забыл о слезах и пел во всё оставшееся горло "Story of the charmless man".  И прыгал, и поднимал руки к потолку, потому что по-другому петь эту песню было нельзя. Музыка и слова проходили насквозь, не оставляли ни одной мысли, ни одной клетки организма без своего воздействия. "Parklife", "Strange news from another star", пелись хором, а под "Caravan" в груди опять сдавило. Мариуш плакал и улыбался, потому что ему было хорошо.
И сейчас, на улице восторг не проходил, не становился меньше. Погода сильно изменилась за прошедшие несколько часов, воздух стал морозным, а ветер колючим. Шел, завернувшись в шарф и помахивая сумкой. Такое счастливое состояние приключалось с ним последний раз в детстве.
В метро он благодушно, как депутат перед выборами, оглядывал попутчиков. Хотелось сделать всем что-нибудь приятное. Они ведь не были на концерте blur. Но усталые мужчины и женщины стояли и сидели, прикрыв глаза. Опершись спиной о поручень у двери стал думать об удивительном дне, когда дарятся заветные билеты, и о самом концерте. При этом не удавалось сдержать улыбку.
На станции вошли несколько человек. Мариуш поднял глаза и увидел, что последней входит молодая женщина в эффектном плаще бронзового цвета. Деловые туфельки на низком каблуке, безупречная причёска, строгие очки в темной оправе. Ослепительно красивая женщина, если описывать очень кратко. Мариуш обалдел, и смотрел прямо на неё. Задержав на миг взгляд, дама встала вполоборота, взялась рукой за поручень. На безымянном пальце блеснуло кольцо.
Она была очень высокого роста, необычно высокого. Наверное, около 2х метров. Не маленький Мариуш на полголовы возвышался над толпой, она же была ещё на полголовы выше. Рука на поручне была огромной, если смотреть вблизи.
- Великанша, - подумал Мариуш. - Больше любого из нас в вагоне. И при этом потрясающе красивая, великолепно сложена. Пока не стоит рядом с обычными людьми, кажется очень хрупкой и изящной. Но рука на поручне поражает размерами.
Интересно, какого роста её муж? Наверное, красивый атлет, гораздо выше жены. Представив, как они гуляют по парку, кружатся, обнявшись, по осенней листве и сшибают при этом полицейских, небольшие деревья и лотки с мороженным, Мариуш улыбнулся. Дама заметила это, и с досадой резко опустила глаза.
Лицу сразу стало неудобно улыбаться, кончики губ потяжелели. Он попробовал догадаться, почему его улыбка истолкована неверно. Ведь Катажина (пусть она будет Катажиной, это имя очень ей к лицу) росла красавицей. Родители были вполне обеспечены, чтобы окружить дочь красивыми вещами, и имели хороший вкус, чтобы научить её относиться с подозрением ко всему, что слишком привлекает внимание. В школе это была настоящая принцесса - изящна, умна и красива. Мальчики откровенно засматривались, и Катажина привыкла этого не замечать, отворачиваясь и задирая маленький прямой носик. Но она росла и росла, становилась всё выше. Сначала это, скорее всего, нравилось, кто из нас хоть раз не хотел быть самым высоким в классе? К тому же она начала носить взрослые вещи, и никто не мог и подумать, что это мамины. Оставалась самой красивой в школе, стала девушкой огромного роста. Одежду и обувь приходилось уже шить на заказ, и Катажина натренировала свой вкус. Возникла натянутость в отношениях с подругами, и она научилась быть сильной и не зависеть от других. Люди продолжали обращать на неё своё грубое внимание – дети тыкали пальцами, ровесницы шушукались и хихикали за спиной. И Катажина научилась не обижаться. Во взглядах парней она перестала читать восхищение, одно тупое удивление. Только иногда казалось, что это не так. Зайдя в вагон, и взглянув на молодого человека, который блаженно улыбался, не глядя по сторонам, показалось ей на миг, что нет никакой разницы в росте. Поэтому и расстроилась, когда это ощущение пропало.
- Вообще-то к годам к двадцати, - продолжал гадать Мариуш, - она привыкла к своему росту. Не то, чтобы не замечала, но притерпелась, назойливое внимание незнакомых, скованность в отношениях со знакомыми стали чем-то вроде боли в пояснице - жить с этим можно, правда радости оно не приносит. Катажине её рост казался чем-то безвкусным и кричащим, она считала это некоторым видом уродства, а это не так, далеко не так, - подумал Мариуш, - моя догадка, скорее всего, верна в принципе, детали не существенны. А муж у неё обязательно чемпион мира по академической гребле, гигантский атлет. Если кто-то осмеливается вести себя бестактно по отношению к жене – такого, не медля, выбрасывают в окно. И это правильно.
Он опять заулыбался, глядя в потолок. Так они и ехали, Мариуш улыбался никому, дама отрешенно (и чуточку напряженно) смотрела прямо перед собой, один только раз скользнула боковым взглядом по стоящему справа Мариушу, который сиял улыбкой на весь вагон, и кажется, никого не видел. Он скорее угадал этот взгляд, чем заметил движение век. Поезд качался, ускоряясь и тормозя, моталась голова Мариуша, подрагивала на поручне большая женская ладонь. Теперь уже Катажина гадала, кто этот странный парень, и почему он так беззаботно весел? Мариуш смотрел и улыбался своим мыслям. Улыбка была открытой и доброжелательной, а во взгляде не было надоевшего любопытства, а было ненавязчивое восхищение. На Урсынове рука соскользнула с поручня, дама повернулась и пошла к двери.
Когда она проходила мимо, Мариуш вдруг сказал: «Мне жаль, что Вы выходите.» Переступив на платформу Катажина остановилась и недоуменно посмотрела назад. Во взгляде не было ни презрения, ни одобрения, только настороженный вопрос. Так смотрят коты на незнакомца, который вежливо произнёс «кис-кис». Одно движение навстречу - и его окатили бы ледяным взглядом, и "вычеркнули из списка живых".
Но сегодня он не делал неверных движений, не такой это день. Просто стоял в вагоне, и смотрел, улыбаясь. И дама задержалась ещё на мгновение, ожидая пояснений.
- Вот Вы сами подумайте, вагон покинула красивая пани, - и я выражаю сожаление по этому поводу, - произнес, не убирая глаз.- Я бы предпочёл, чтобы Вы ехали до конечной.
Катажина помедлила, и вдруг улыбнулась в ответ, открытой и тёплой улыбкой, как другу. Двери закрылись, поезд пропел свою грустную инопланетную песню и поехал, дама на перроне, отдаляясь, становилась меньше. Она улыбнулась ещё, и нерешительно подняла руку, чтобы помахать, но поезд уже входил в туннель, тёмные рычащие стены рванулись вперед, и мир опять сузился до размеров одного вагона.
Наверху ветер стал ещё пронзительнее. Улица быстро замерзала, широко раскачивались голые ветви каштанов и в воздухе, со стороны парка, где строили костёл, неслись сухие листья и мелкий мусор. Мариуш шел между домами, подняв голову вверх и не глядя под ноги. Чуточку вальсируя, негромко пел "Tender" и пытался высмотреть звёзды в небе. Но небо над Варшавой было непроглядно – лиловым, с оранжевыми пятнами на севере, над центром города. А где-то близко, со стороны улицы Ганди, наступала мутная стена. В конце переулка фонари уже потеряли четкие очертания, укрылись в белесом ореоле. Небо там было темнее, и пелена размывала контуры домов. Да ведь это снежинки кружатся в свете ламп, первый снег! Он остановился, встал лицом к ветру и смотрел в ночь. Всё это напоминало сказку, вот Снежная Королева едет ему навстречу на белых санях. Её еще не видно за снежной круговертью, но она уже рядом, должно быть красивая и огромного роста, как та незнакомка в метро.
Завтра утром Варшава станет чистой и праздничной, и можно будет долго стоять у окна с чашкой кофе в руке, удивлённо разглядывать белый город, будто снег этот первый в его жизни. Это удовольствие для завтрашнего дня, сегодняшний и так был длинным и замечательным. Не очень хотелось, чтобы он заканчивался, такие дни нужно смаковать по минутам, по секундам. Жаль только, что узнать, хорош ли день, можно лишь прожив его, выпив, как бокал вина. И тогда, по послевкусию вечера определяется качество напитка. От сегодня ещё остается несколько капель на дне, и бывший студент, а ныне отставной программист по имени Мариуш, всё стоял на улице, подставив лицо ветру, пытаясь вобрать в себя, запомнить каждую деталь этой картины. Одинокие снежинки оседали у него в волосах, на сумке,  и на рукавах. А в дальнем конце улицы уже бушевала настоящая метель. Белая мгла поглощала дома, фонари, деревья, одинаковая в небе и на земле, она размывала границу между ними. И так просто сейчас было узнать «обширные очертания бурана, надвигающегося с северо-северо-запада, the vast blur of a north-northwest snow-storm».
Наконец-то он пришел.