сентябрь 2009
Я давненько здесь не был. То есть, появляюсь регулярно, но вот чтобы было время неторопливо побродить по городу - это впервые за много лет. Бросив машину на стоянке, пошел гулять по улицам, заходя по дороге в кафе в поисках хорошей кофе-машины. Город не так сильно изменился – несколько домов и деревьев исчезло, несколько появилось. Пожалуй, сильнее всего о времени свидетельствуют именно деревья. Они растут, солнечная дорожка становится тенистой аллеей. По ней я забрался на гору и повернул во двор строительного ПТУ. Там, у футбольного поля, стоит белая пятиэтажка, дом девочки Тани, в которую я был влюблен с 3го класса. Периодически терял способность к наукам, когда она сидела передо мной. Рассматривал завитки волос, затылок, кончик уха, – и мечтал. Мечтал самозабвенно и талантливо, создавая целые миры, где она нуждалась во мне и отвечала на мои чувства. Там я был героем, и, если бы можно было все вспомнить в деталях – то и Голливуд (а Болливуд и подавно), и создатели ролевых героических игр уволили бы сценаристов, потому что на годá вперед у них было бы над чем работать. Основная тема моих мечтаний определялись, впрочем, мемуарами Покрышкина. И сводились к тому, что предмет моей любви похитили фашисты, а я, советский истребитель, их всех победил в неравном бою. Читая мемуары и смотря советские фильмы о войне (других не было), я был твердо убежден, что Красная армия постоянно дралась в очень неравных боях, превозмогая. Это меня вполне устраивало, и, после очень неравного боя, я вез спасенную девочку домой в кабине своей «Аэрокобры». Она зажимала мне бинтами раны и смотрела с благодарностью.
Но чаще всего Таня сидела на две парты позади, и с учебой у меня все получилось, в конечном счете. Иногда только посещали меланхоличные мысли, что, когда я умру (видимо, от рук тех же фашистов), она будет сильно плакать, а на стену повесит мой портрет в летной форме, чтобы ещё потом плакать вечерами. И от этих мыслей пробирала сладкая истома. Странно, но я оставался верен ей в этих своих мечтах до окончания школы. С небольшим перерывом на полугодовую влюбленность в Алису Селезнёву, когда вышел фильм «Гостья из будущего». Но через это прошли все нормальные мальчики моего возраста, так что совесть чиста, сплю спокойно. Мой друг Генка, к слову, болел "Алисой" дольше меня.
Здесь можно бы хмыкнуть – что значит любовь школьника? Она именно влюбленность, потому что не стала жизнью. И где она теперь, если Таню видел в последний раз ровно 20 лет назад, и то из окна проезжающего автобуса? Её нет, той любви, но и меня того тоже уже нет. А тот я и теперь остаюсь себе дорог, несовершенное существо. И вот, в память о школьнике, который вечерами прятался в тени липы и смотрел, не отрываясь, на освещенное окно 4го этажа, я поворачиваю во двор ПТУ и поднимаюсь на самую вершину холма. Делаю это каждый год (по возможности), в августе, после того, как выкопаем картошку в деревне. Таковы подростковые правила, не хочу быть тем, кто первым их нарушит. Я отдаю долг памяти мальчишке и девочке, которым до сих пор по 15 лет. Забираюсь на холм над футбольным полем, открываю бутылку местного пива, сажусь на вкопанный скат. Есть ли у тебя такой день в году? Бываешь ли здесь, ведь это двор и твоего детства?
Я давненько здесь не был. То есть, появляюсь регулярно, но вот чтобы было время неторопливо побродить по городу - это впервые за много лет. Бросив машину на стоянке, пошел гулять по улицам, заходя по дороге в кафе в поисках хорошей кофе-машины. Город не так сильно изменился – несколько домов и деревьев исчезло, несколько появилось. Пожалуй, сильнее всего о времени свидетельствуют именно деревья. Они растут, солнечная дорожка становится тенистой аллеей. По ней я забрался на гору и повернул во двор строительного ПТУ. Там, у футбольного поля, стоит белая пятиэтажка, дом девочки Тани, в которую я был влюблен с 3го класса. Периодически терял способность к наукам, когда она сидела передо мной. Рассматривал завитки волос, затылок, кончик уха, – и мечтал. Мечтал самозабвенно и талантливо, создавая целые миры, где она нуждалась во мне и отвечала на мои чувства. Там я был героем, и, если бы можно было все вспомнить в деталях – то и Голливуд (а Болливуд и подавно), и создатели ролевых героических игр уволили бы сценаристов, потому что на годá вперед у них было бы над чем работать. Основная тема моих мечтаний определялись, впрочем, мемуарами Покрышкина. И сводились к тому, что предмет моей любви похитили фашисты, а я, советский истребитель, их всех победил в неравном бою. Читая мемуары и смотря советские фильмы о войне (других не было), я был твердо убежден, что Красная армия постоянно дралась в очень неравных боях, превозмогая. Это меня вполне устраивало, и, после очень неравного боя, я вез спасенную девочку домой в кабине своей «Аэрокобры». Она зажимала мне бинтами раны и смотрела с благодарностью.
Но чаще всего Таня сидела на две парты позади, и с учебой у меня все получилось, в конечном счете. Иногда только посещали меланхоличные мысли, что, когда я умру (видимо, от рук тех же фашистов), она будет сильно плакать, а на стену повесит мой портрет в летной форме, чтобы ещё потом плакать вечерами. И от этих мыслей пробирала сладкая истома. Странно, но я оставался верен ей в этих своих мечтах до окончания школы. С небольшим перерывом на полугодовую влюбленность в Алису Селезнёву, когда вышел фильм «Гостья из будущего». Но через это прошли все нормальные мальчики моего возраста, так что совесть чиста, сплю спокойно. Мой друг Генка, к слову, болел "Алисой" дольше меня.
Здесь можно бы хмыкнуть – что значит любовь школьника? Она именно влюбленность, потому что не стала жизнью. И где она теперь, если Таню видел в последний раз ровно 20 лет назад, и то из окна проезжающего автобуса? Её нет, той любви, но и меня того тоже уже нет. А тот я и теперь остаюсь себе дорог, несовершенное существо. И вот, в память о школьнике, который вечерами прятался в тени липы и смотрел, не отрываясь, на освещенное окно 4го этажа, я поворачиваю во двор ПТУ и поднимаюсь на самую вершину холма. Делаю это каждый год (по возможности), в августе, после того, как выкопаем картошку в деревне. Таковы подростковые правила, не хочу быть тем, кто первым их нарушит. Я отдаю долг памяти мальчишке и девочке, которым до сих пор по 15 лет. Забираюсь на холм над футбольным полем, открываю бутылку местного пива, сажусь на вкопанный скат. Есть ли у тебя такой день в году? Бываешь ли здесь, ведь это двор и твоего детства?
Поле заросло травой, вокруг меня — море
тысячелистника, от сильного запаха которого чуть щекочет в носу. Именно здесь я
впервые ощутил, что пропорции неба и земли определяются формулой Minor Earth, Major Sky, и никак иначе.
Жаркий день
середины августа, солнце припекает спину, и воздух неподвижен. В раскаленной
траве заливаются цикады, я смотрю с высоты на город, который покойно и уютно
разлёгся на холмах. У её дома стоит золотистого цвета «Мицубиши» с
подмосковными номерами, из открытой двери едва слышно знакомую мелодию. Джо Кокер, альбом 97го года, N'Oubliez
Jamais.
PAPA, WHY DO YOU PLAY ALL THE SAME OLD SONGS? - и сам себе отвечает позже: EVERY GENERATION HAS IT'S WAY. Кто б спорил.
Воздух чуть двинулся, относя мелодию в сторону, я ощутил его прохладное прикосновение к спине. Запахло огородами. Вторая половина августа, пора копания картошки — забавы для бедных, которой местные жители самозабвенно предаются вон там, на склоне холма. Над высокой травой колышутся пятые точки, мужик ведет велосипед с полным мешком на раме. Все так же. Немного грустно. Эта светлая жалость по уходящему лету оживает во мне каждый год, этот август - не исключение. Я мучительно не хочу копать картошку и ещё мучительнее не хочу опять в школу, хотя туда меня давно уже никто не гонит. Слишком давно.
Поднимаюсь и подхожу к футбольным воротам. Перекладина и штанги давно не крашены, пятна ржавчины и паутина в правой «девятке». Осматриваю поле и пытаюсь представить игроков, гоняющих по нему потертый белый мяч. Вспоминается на удивление легко, даже постукиваю инстинктивно левой рукой по штанге, как перед подачей углового. Я был хорошим защитником: цепким, быстрым и длинноногим, с точным первым пасом. Теперь можно хвастаться - всё равно проверить трудно. В рывке догонял любого нападающего, из тех, с кем тогда играл. Отнимал мяч и лупил по нему, отправляя вперед по диагонали. Мяч летел по длинной закрученной дуге над головами игроков и падал в ноги нашему нападающему. Подобные пасы я умудрялся выдавать по несколько раз за игру, но через десяток лет эта способность зачем-то покинула меня. Как и многие другие, впрочем.
Тогда, в 86м, я мог бы играть и ближе к моему дому. Но на эту площадку выходили Танины окна, и я был не в силах пренебречь возможностью блистать в поле её зрения. Здесь гоняли мяч немолодые и пузатые «доки», которые удивились моему желанию присоединиться к ним. Первые полчаса игры проверяли, как могли, пару раз получил по ногам и по ребрам, но почти все дуэли выигрывал, легко снимая верховые мячи. Меня поднимало в воздух осознание того, что я играю на волшебной земле. Наш капитан, дядя Игорь, получив от меня несколько раз хороший "длинный" пас, окончательно уверовал, и перестал комментировать каждый шаг. Я был взвешен и найден недостаточно легким. Так что три раза в неделю приходил играть, как равный. Генка ездить через полгорода ради футбола отказывался, про скрытые свои причины я умалчивал. Левый фланг отдали мне, и я был невероятно этим горд, поминутно оглядывался на нужное окно. Надо заметить, что дом было именно с левой стороны от поля, у меня за спиной. Так что шансы быть замеченным на этом фланге возрастали.
Это было летом после 9го класса. Занавески на окне оставались плотно зашторенными и только несколько раз я улавливал за ними внимательный взгляд. В эти минуты крылья росли у меня на ногах с особенной скоростью, и я выдавал полный набор трюков, на которые был способен, немало удивляя партнеров по команде. "Ти шо, сказывся?", - почти одобрительно покрикивал дядя Игорь, а я летал - и в мыслях, и над газоном. И такого полета больше не случалось ни во сне, ни наяву. Потом оказалось, что смотрела Танина мама. Играть я не бросил, но куража прежнего поймать уже не мог.
Окно и сейчас зашторено, несколько цветков за стеклом. Была мысль- зайти вот и спросить: где Таня, что и как? Подумав, отогнал её. У меня, записного "позитива"- отличника, не бывало проблем с родителями одноклассниц, разговор бы мог получиться премилый. Но в эту самую реку уже никак не войти, проверено. Могу увидеть постаревшую маму, услышать о жизни её дочки, может быть – посмотреть фото. А мне этого не хочется, я и сам могу посмотреть в зеркало. Но школьника и школьницы я там никогда не найду, а нужны именно они. Ничего не хочу узнавать, хочу пережить, ощутить заново. Хотя это, как раз, невозможно. Зачем - я не знаю, но очень хочу, до боли. Так получается, что только здесь, на поле, я год за годом нахожу неясные, но живые наши тени. Словно только что хлопнула за твоей спиной дверь подъезда, словно я, мгновение назад, завернул за котельную, не глядя под ноги. Я знал эту дорожку наощупь. О, если бы ты, если бы кто-нибудь из живущих ныне, мог понять то несмелое, но всепоглощающее чувство, слабые отголоски которого способны приподнять меня над холмом даже сейчас. Так не хватает неба, наклонившегося к земле, моей, почти что Честертоновской "Дыры в небесах".
PAPA, WHY DO YOU PLAY ALL THE SAME OLD SONGS? - и сам себе отвечает позже: EVERY GENERATION HAS IT'S WAY. Кто б спорил.
Воздух чуть двинулся, относя мелодию в сторону, я ощутил его прохладное прикосновение к спине. Запахло огородами. Вторая половина августа, пора копания картошки — забавы для бедных, которой местные жители самозабвенно предаются вон там, на склоне холма. Над высокой травой колышутся пятые точки, мужик ведет велосипед с полным мешком на раме. Все так же. Немного грустно. Эта светлая жалость по уходящему лету оживает во мне каждый год, этот август - не исключение. Я мучительно не хочу копать картошку и ещё мучительнее не хочу опять в школу, хотя туда меня давно уже никто не гонит. Слишком давно.
Поднимаюсь и подхожу к футбольным воротам. Перекладина и штанги давно не крашены, пятна ржавчины и паутина в правой «девятке». Осматриваю поле и пытаюсь представить игроков, гоняющих по нему потертый белый мяч. Вспоминается на удивление легко, даже постукиваю инстинктивно левой рукой по штанге, как перед подачей углового. Я был хорошим защитником: цепким, быстрым и длинноногим, с точным первым пасом. Теперь можно хвастаться - всё равно проверить трудно. В рывке догонял любого нападающего, из тех, с кем тогда играл. Отнимал мяч и лупил по нему, отправляя вперед по диагонали. Мяч летел по длинной закрученной дуге над головами игроков и падал в ноги нашему нападающему. Подобные пасы я умудрялся выдавать по несколько раз за игру, но через десяток лет эта способность зачем-то покинула меня. Как и многие другие, впрочем.
Тогда, в 86м, я мог бы играть и ближе к моему дому. Но на эту площадку выходили Танины окна, и я был не в силах пренебречь возможностью блистать в поле её зрения. Здесь гоняли мяч немолодые и пузатые «доки», которые удивились моему желанию присоединиться к ним. Первые полчаса игры проверяли, как могли, пару раз получил по ногам и по ребрам, но почти все дуэли выигрывал, легко снимая верховые мячи. Меня поднимало в воздух осознание того, что я играю на волшебной земле. Наш капитан, дядя Игорь, получив от меня несколько раз хороший "длинный" пас, окончательно уверовал, и перестал комментировать каждый шаг. Я был взвешен и найден недостаточно легким. Так что три раза в неделю приходил играть, как равный. Генка ездить через полгорода ради футбола отказывался, про скрытые свои причины я умалчивал. Левый фланг отдали мне, и я был невероятно этим горд, поминутно оглядывался на нужное окно. Надо заметить, что дом было именно с левой стороны от поля, у меня за спиной. Так что шансы быть замеченным на этом фланге возрастали.
Это было летом после 9го класса. Занавески на окне оставались плотно зашторенными и только несколько раз я улавливал за ними внимательный взгляд. В эти минуты крылья росли у меня на ногах с особенной скоростью, и я выдавал полный набор трюков, на которые был способен, немало удивляя партнеров по команде. "Ти шо, сказывся?", - почти одобрительно покрикивал дядя Игорь, а я летал - и в мыслях, и над газоном. И такого полета больше не случалось ни во сне, ни наяву. Потом оказалось, что смотрела Танина мама. Играть я не бросил, но куража прежнего поймать уже не мог.
Окно и сейчас зашторено, несколько цветков за стеклом. Была мысль- зайти вот и спросить: где Таня, что и как? Подумав, отогнал её. У меня, записного "позитива"- отличника, не бывало проблем с родителями одноклассниц, разговор бы мог получиться премилый. Но в эту самую реку уже никак не войти, проверено. Могу увидеть постаревшую маму, услышать о жизни её дочки, может быть – посмотреть фото. А мне этого не хочется, я и сам могу посмотреть в зеркало. Но школьника и школьницы я там никогда не найду, а нужны именно они. Ничего не хочу узнавать, хочу пережить, ощутить заново. Хотя это, как раз, невозможно. Зачем - я не знаю, но очень хочу, до боли. Так получается, что только здесь, на поле, я год за годом нахожу неясные, но живые наши тени. Словно только что хлопнула за твоей спиной дверь подъезда, словно я, мгновение назад, завернул за котельную, не глядя под ноги. Я знал эту дорожку наощупь. О, если бы ты, если бы кто-нибудь из живущих ныне, мог понять то несмелое, но всепоглощающее чувство, слабые отголоски которого способны приподнять меня над холмом даже сейчас. Так не хватает неба, наклонившегося к земле, моей, почти что Честертоновской "Дыры в небесах".
В прощальной
дымке августа, плывущей над городом, навсегда остались наши мысли, наши мечты и
желания. Этого больше нигде нет: ни во мне, ни в квартире, в которую я подумал
было постучаться.
А есть в этой
высокой траве, в этом небе, налитом уже осенней синевой, в треске ошалелых
цикад. А ещё — в пластинке Битлз «A Taste of Honey», которая только появилась в то лето.
Фирма «Мелодия» слепила её из Битловского альбома «Please, please Me». Я слушал и пел эти песни и день и ночь,
когда только можно было. Стоя под липой, напевал себе под нос. Так и выучил
английский. А в музыке той навсегда растворился я
образца лета 1986:Eight Days A Week, I Saw Her
Standing There, Till There Was You...
Listen, Таня, Do you want to know a secret,
и самонадеянное:
I will return, yes I will return,
I'll come back for the honey and you.
Август 86го — ты был горяч, бесконечен и наивен.
Я пнул правой воображаемый мяч, и пошел вниз с холма. Резкое движение ногой отдалось сильной болью в пояснице, я стал прихрамывать и рассмеялся в голос. Вот они, отличия в августах. Любопытно мне, Таня, где ты теперь, что думаешь по поводу копания картошки, кого ты вспоминаешь, когда лето уходит? Ответов нет, вопросы задаются каждый август.
Теплый ветер горький от тысячелистника, пряный от потревоженной земли картофельных грядок, сладкий от крупных августовских яблок в садах. Ничего не изменилось. Ничего не изменилось.
Listen, Таня, Do you want to know a secret,
и самонадеянное:
I will return, yes I will return,
I'll come back for the honey and you.
Август 86го — ты был горяч, бесконечен и наивен.
Я пнул правой воображаемый мяч, и пошел вниз с холма. Резкое движение ногой отдалось сильной болью в пояснице, я стал прихрамывать и рассмеялся в голос. Вот они, отличия в августах. Любопытно мне, Таня, где ты теперь, что думаешь по поводу копания картошки, кого ты вспоминаешь, когда лето уходит? Ответов нет, вопросы задаются каждый август.
Теплый ветер горький от тысячелистника, пряный от потревоженной земли картофельных грядок, сладкий от крупных августовских яблок в садах. Ничего не изменилось. Ничего не изменилось.
Комментариев нет:
Отправить комментарий