Виталий Бородий, рассказы: Десятки августов 2 Над синей улицей портовой

Над синей улицей портовой
всю ночь сияют маяки.
Откинув ленточки фартово,
всю ночь гуляют моряки.
Кричат над городом сирены,
и чайки крыльями шуршат...
Б. Окуджава

Ночью опять приснился Генка. На этот раз он сидел на нашем холме у берега и ел абрикосы из кепки. Мы там частенько переплывали реку и залезали в старые сады, где гигантский орех, покорёженная абрикоса, черешни, несколько яблонь и слива-венгерка приносили свои плоды для никого. Точно как те слезы у Битлов, "cried for no one". Кто жил здесь раньше – неизвестно, от дома остались заросшие травой бугорки, но сад был жив, и щедро одаривал нас. Так как, после пересечения реки, из одежды были только плавки — складывать абрикосы было почти некуда. Поэтому Генка плыл в папиной кепке — аэродроме. Выглядело смешно, особенно на обратной дороге. Потом мы садились на этот самый холм и наслаждались плодами трудов тех, кого уже нет. Здесь, по меньшей мере. Совесть моя молчаливо соглашалась, что воровством не назовешь.
Во сне, когда закончились абрикосы, Генка смастерил бумажный самолетик и запустил его по ветру. Белый треугольничек по пологой дуге опустился к воде, но у обрыва взметнулся вверх, и полетел на юг, к излучине. На этом месте я проснулся.
Стараясь не кряхтеть от боли в спине, слез с кровати. Потопал на кухню и сделал себе кофе. Это совсем не просто делать тихо, особенно в чужой квартире. Пару раз звякнув чашками и уронив турку (пустую, по счастью), я все же получил требуемую жижу почти черного цвета. Добавил жирного домашнего молока, сел с чашкой у окна, и стал смотреть, как загорается рассвет. Небо было странно бесцветным, на востоке расширялась ярко-синяя полоса. Ни облачка, снова будет жара. Хорошая жара августа, сквозь которую проглядывает прохлада осени.
Из комнаты притопала жена, завернувшись в одеяло и села рядом. Я обнял её за плечи.
- Ты чего? - пробормотала, посмотрев на часы. Она всегда просыпается, когда я встаю.
Я любовался её ухом, проглядывающим из под локона и молчал.
- Опять Генка приснился? - Она отняла мою чашку, и завозилась, устраиваясь поудобнее.

- Да. Я хочу поехать на реку, на наше старое место.

- А что ты там забыл?

- Не знаю пока. Ты едешь?

- Сейчас? Ты даешь! Мне надо хоть бы час на сборы.
- Собирайся, чего сидеть. Но не спеши, делай все в удовольствие.

Не спешить – это стало моим лозунгом в последнее время. Когда меня подгоняет кто-либо, или сам себя тороплю – жизнь становится плоской. Она уходить сквозь пальцы, как вода в песок. Спешишь – и день прошел, месяца нет, год прожит. И снова будет зима. Но и зиму-то правильно не ощутить, если суетишься.

Оказалось, что в семь утра все кафе города ещё спят. Покрутившись по центральным улочкам, я утвердился в мнении, что здесь эти заведения не служат пустяковому делу утреннего кофепития; уважающее себя кафе – это вечером, под спиртное и тяжелую еду. Когда мы поворачивали с Шевченко направо у универмага - я заметил нашего бывшего завуча. Он горделиво плыла в сторону Никольской церкви.
- Мама говорит, - заметила жена, - что Анжела теперь большой авторитет у батюшки, советы дает. Перекрасилась.
Я хмыкнул. Завуч наша была известна своей беспощадной борьбой с религиозными элементами в рядах школьников. Под стенами этой самой церкви она самолично водила комсомольский патруль в ночь Крестного хода, дабы высмотреть учеников нашей школы. Потом таковым бывало несладко, унижать она любила и умела. Наша бедная скромная баптистка Василюк и девочка, поющая в католическом хоре – они были постоянными объектами для педагогических «наездов» и «острот». Кавычки потому, что смешно не было.

- Откуда такие люди, - спросил я жену, неспешно ведя машину вниз к крепости и, по инерции? высматривая открытую дверь кафе. – Всегда на плаву. Унижают тех, кто слабее, и, не ощущая неловкости, лижут ботинки тем, кто наверху. Смотри, - я разошелся, просыпаясь и увлекаясь разговором, - все политики в принципе таковы. И большая часть их электората. А кто не такой – того выбрасывают на помойку сами же избиратели. Он не гибкий, не успевает прогнуться. О времена, о власть толпы! Помнишь старую начальницу в ЖЭКе? А как изменила тон паспортистка, когда узнала, что за нас просил сам Николай Иванович? Моментально я превратился из убогого просителя в отца родного. Бежала за мной до двери, умоляя взять назад бутылку коньяку. Это – порождение "совка"? Усатый товарищ вывел новую породу людей, которая успешно существует, заполонив собою все вокруг, позабыв само понятие «честь»? Откуда они взялись такие?

Я совершенно разбушевался, потрясая в праведном гневе поднятой правой рукой.
Моя умная жена грустно улыбнулась.

- Из нас они взялись, изнутри. Почему ты решил, что мы лучше?

- Ну, мы живем по-другому.
- Это, отчасти, правда. Но живем так, потому что Бог миловал. Дал в детстве почитать правильные книги, достойных родителей, друзей. Удержал от выбора – жизнь или холуйство. А такие вот – они были всегда, я думаю.
Мы выехали из города по Быстрицкой дороге. Слева заблестела река, в открытые окна машины заплыл роскошный запах лугов. Я остановился на пригорке и вышел. Потянулся и сказал:

- Жаль, что кофе не попили. Я рано встал, мне мало одной чашки. Да и то переполовиненой домочадцами.

- Вы бы, без меня, все тут пропали, - засмеялась супруга и достала из сумки термос и чашки.
- Ты как это? Когда успела?

Она опять улыбнулась молча.
Я оперся на капот, взял кофе и стал одобрительно осматривать окрестности.
- Если верить умным книжкам, - на том холме был лагерь польской тяжелой кавалерии, они спешили на помощь под Кодню, да не успели. Постояли здесь, почесали репу и ушли на Любар. Тысяча мужчин в железных кирасах, копья к стремени и крылья за спиной. «Панцерны», элита польского войска того времени, скрестившая копья с турками, с немцами, шведами, русскими и сечевыми казаками. Хвастуны, драчуны и выпивохи. Кто теперь знает их имена, кто помнит их? Разве это вот безмятежное место, но и в этом сомневаюсь я теперь. «И место его не помнит о нем».
- Я вижу, кофе подействовал. Пафос из тебя так и лезет.

- И кофе, любовь моя, и август, и ты. Я хочу кататься по этим же холмам, у меня есть железный конь, который пришел на смену их лошадкам. Как ты думаешь, взяли бы меня в гусары?

- Иногда, - сказала жена, устраиваясь на переднем сидении, - мне кажется, что только туда тебя и взяли бы.
Она потянулась и поцеловала меня в щеку.
-Х-ха! – рявкнул я, и пустил машинку галопом по корявой бетонке, - я рассказывал тебе, как лихо ездил на серой, в яблоки, лошади?
-В следующий раз, пожалуйста.
Несколько минут ехали молча. Когда дорога перевалила через холм и стала спускаться к реке, я посмотрел на обочину и икнул. В сотне метров от нас стоял тот самый блондинистый витязь с бородой. На этот раз в бежевых вельветках и белой футболке.
- Подберем? - Мой голос, по-видимому, звучал потеряно, потому что жена съязвила:

- Чего паникуем, гусар? Конечно, подберем, раз голосует.
- Я - гусар новичок. Ещё не обвыкся. И страшновато. Он что, следит за нами?

Витязь сиял улыбкой, словно рекламируя зубную пасту. В футболке он казался ещё мощнее. Радушно поприветствовав нас, разлегся на заднем сидении.

- Простите за бесцеремонность – но потолок совершенно не дает головы разогнуть.

- Чего там, - сказал я, - нам совершенно не мешает. А Вы штангист, гребец или культурист, откройте тайну?

- Нет, - засмеялся бородач. - Я не спортсмен. Оно все как-то само получается.

- Хорошо у Вас получается. У меня, если само, то наоборот получается.
Он вежливо хихикнул. Жена молчала.

- Куда едем на этот раз, свет очей, если позволите мне цитировать мультфильмы?

- Держи курс на систему, систему Медузы, - железным голосом отчеканил он и засмеялся. - На самом деле, тут буквально сто метров, но я о другом хочу попросить.
Через сто метров тут только орешник растет, если я правильно помню, - проворчал я, - а просьба в чем? Отвезти куда?

- Нет, наоборот. Остановите вот здесь. Я прошу Вас не ехать вперед некоторое время.
Мне это все не понравилось.
- Что за тайны, я Вас умоляю.
- Какие тут тайны, судите сами.
Я посмотрел налево, куда указывала здоровенная рука, поросшая выгоревшими волосками. Прямо на холм, наш с Генкой холм.
На холме сидел подросток и ел сливы из кепки. Это был Генка, даже та самая румынская клетчатая рубашка с оторванным рукавом. Я схватился за ручку двери, чтобы выбежать из машины, но здоровяк положил ладонь на дверь и попросил:

- Не надо, прошу Вас.
- Но…
- Нет, этого делать никак нельзя. Просто смотрите.
Ноги мои и так не пошли бы. Спину залил холодный пот, и я обмяк на сидении. Чистый гусар, даже ветеран, пожалуй.
Много разных мыслей атаковали мою голову одновременно. Я скосил глаза на жену – успеет ли выпрыгнуть, если это все подстроено злоумышленниками?
Но жена преспокойно и с любопытством рассматривала реку, холмик и пацана со сливами.
- Это и есть ваше с Генкой место?
- Да, - буркнул я. - И это и есть Генка, что самое для меня непонятное.
Жена посмотрела на меня серьезно.
-В таком случае - это очень странно, - только и сказала она, и преспокойно стала наблюдать, сложив руки на коленях.
- Вы не волнуйтесь, – дружелюбно сказал громила, убирая руку с моей двери и откидываясь на сиденье. - Просто смотрите, это важно.
Я вздохнул и стал смотреть на Генку. Он поглядывал в «сторону моря», как мы говорили тогда, и не обращал на нас внимания, хотя машина стояла метрах в пятидесяти от него.

Правой рукой Генка вынимал сливу из кепки, ловко "вертушкой" обтирал её о рукав и раскусывал пополам. Косточку зажимал в пальцах и "щелбаном" выстреливал вверх по дуге. Пролетев несколько метров, она плюхалась в воду, и мне казалось - я слышу эти всплески.

Потом, очень естественно, я бы даже сказал – буднично, из-за сосен выплыл корабль. Я опять икнул. Это был небольшой бриг с черным корпусом и развитым рангоутом. Паруса убраны, небольшой стаксель и обнайтованая бизань приводили кораблик в движение. Он плыл в полной тишине, только ветер шумел в снастях и звуки эти странным образом гармонировали в шелестом ветра в высокой траве. На палубе деловито сновали матросы в черных брюках, тельняшках и старомодных беретах с помпонами. Корабль подошел к самому берегу, очень настоящий корабль, даже потёки ржавчины у клюза якорной цепи видны мне были явственно. Я впервые видел парусник так близко.

Генка невозмутимо встал, поправил рубаху и поддернул штаны, засунув отцовскую кепку за пояс. Отерев ладони, он помахал приветственно матросам и запрыгнул на палубу прямо с обрыва берега. Корабль немедленно стал отваливать, Генка перешел на корму и посмотрел прямо на меня. Я вышел и встал у машины. Великан почтительно стал рядом со мной, но он мог не волноваться - я уже ни за что бы не добежал. Корабль стал носом на юго-запад, «к морю». Генка вдруг улыбнулся и махнул мне рукой, потом закатал рукава и полез на реи вместе с матросами. На пару с каким-то долговязым парнем он стал распускать брамсель на гроте. Белые полотнища зашелестели, наполняясь медленным и теплым августовским ветром, бриг неторопливо уходил за сосны. Ноги наконец тронулись в сторону берега, жена догнала меня и шла рядом, великан - чуть сбоку. Подойдя к холму, я растеряно посмотрел на корму корабля, уходящую за деревья, и сел. На том месте, где сидел Генка, лежал кусок газеты «Труд», на нем - несколько десятков слив-венгерок. Тех самых, с другого берега реки. Я взял в руку сливу, посмотрел через реку, и комок сдавил мне горло. Сердце билось, трепыхаясь в решетках ребер, я сидел и смотрел, как мачты исчезают за чуть колеблющимися соснами.
Через некоторое время здоровяк сел рядом.
-Вы позволите? – он взял сливу, съел её с аппетитом и стрельнул косточкой в воду. Я тоже взял одну и пустил косточку по дуге. Она шлепнула в реку и тут же вокруг засуетились невидимые рыбешки, беспокоя поверхность воды. Вкуса сливы я не разобрал.

- Зачем все это? - спросил я здоровяка.

- То мне неведомо, - кротко ответил он.
- Надо ли мне рассказать Генкиной маме?
- Разве от этого ей станет легче?
- Думаю, нет.
- Вот и ответ. Навестите её, если хотите. Мамы рады друзьям их детей.
Он встал, попрощался, и пошел легкой походкой по бетонке в сторону заброшенной воинской части. Мне опять показалось, что он припевает на ходу.
Ветер дул сильнее, облака бежали по небу, и я на миг ощутил запах большой соленой воды. Потом запах пропал. Жена подошла сзади и положила мне руки на плечи.

- Здесь славно у вас, молодец что решил меня привезти. Давай купим цветы и зайдем к маме Гены.
- Давай, только у них всегда был прекрасный цветник у дома.
- Балда ты, одно дело - своя клумба, а другое – подаренные. Гусар – недоучка.
- Кстати, я рассказывал тебе, как лихо однажды ездил верхом на серой лошади?
Она улыбнулась, подставив лицо солнцу.
- В следующий раз. А корабль великолепный.
Я бросил в рот сливу и некоторое время смаковал. Потом ещё одну. Почему-то сливы из заречного сада особенно вкусны. Фирменный вкус августа восемьдесят третьего года.
- У меня будет лучше, в свое время, - я откинулся на траву и стал смотреть в облака. - В сущности, бриг – это плод Генкиного увлечения романтикой морских бродяг. У меня будет бостонская стаксельная шхуна с низким черным корпусом, что-то вроде "Креолки", и, когда она возьмет хороший ветер, – мачты наклонятся, корпус накренится... Мы будем видеть под ногами воду, бегущую у подветренного борта. Это будет самое лучшее зрелище, тебе сразу захочется послушать историю о том, как лихо я ездил на серой в яблоки лошади.