Фареры 3 Наука возвращаться

декабрь 2007

День заканчивался стремительно, тучи из серых быстро становились фиолетовыми, а потом черными. Можно идти домой, удовольствие от хорошо сделанной работы делает усталость приятной. Старый механизм вращения отражателя наконец заработал, на завтра остаются несложные вещи: закручивание болтов, подтяжка креплений и приведение корпуса в достойный вид. А на сегодня работа окончена, есть даже время для неторопливой уборки стола, Марину нравился этот процесс. Инструменты укладываются на места с мягким, удовлетворенным позвякиванием: отвертки к отверткам, кусачки в пазы, а для мелочи вроде шурупов есть специальные маленькие отсеки. Блестящая крышка плотно закрылась, мягко щелкнули пластиковые фиксаторы. Хорошо придуманы эти ящики для инструмента, как мы обходились без них раньше?
Задвинув крышку редуктора, он тщательно вымыл руки. Текучая желтая смазка, которой заполняется механизм, почти невозможно смыть водой и мылом, и пальцы потом весь вечер скользкие и неприятные. Приходится тереть специальной пастой, от неё бывает неприятный зуд, но это лучше, чем жирные и липкие руки.
На пульте управления режимом света маяков горела зеленая лампа, таймер выключения показывал 8:15. Со всей этой милейшей автоматикой вовсе не обязательно вставать ни свет, ни заря, ковылять пустыми утренними переулками, чтобы отключить рубильник. Особенно тяжело бывало в июне: включай маяки в 23:10, а в 4:15 уже пора поворачивать рубильник вниз. Обычно смотрители работают в смену, или живут на маяках. Здесь поселок и порт слишком малы, чтобы Марин мог позволить себе сменщика, а жить в тощей башенке на скале посреди моря было просто невозможно. Поэтому он отсыпается зимой, как медведь.
На улице ветер сразу забрался за ворот куртки, в манжеты.
- Экий мокрый и холоднючий этот сентябрьский ветер,- подумал Марин и шмыгнул носом. Защищаясь от ледяных касаний, он ссутулился, втянул руки в рукава, опустил подбородок под ворот и ускорил шаг. Небольшие деревья на улицах были красными и желтыми, трава – бурой, море и небо – серыми и мокрыми. От одного только вида поселка в горле стали царапаться простудные кошки. Заболевать не хотелось, а получалось, похоже. Надо было что-то с этим делать, и Марин завернул в аптеку. Сегодня есть такой шикарный повод.
Игорь, безраздельно владеющий единственной аптекой в поселке, шумел. Шумел ярко и картинно. Он пенился, заламывал руки, пытаясь доказать почтенной жене молочника, что «Колдрекс» не лечит все виды простудных заболеваний сразу, а только облегчает симптомы. Невозмутимая фру Сандаер не верила не единому его слову. Она верила рекламе. Марин прислонился к подоконнику и стал смотреть, чем закончится дискуссия между продавцом, который не хочет продавать, и покупателем, слишком доверчиво относящимся к утверждениям бесплатных каналов телевизора. Эти медиа теперь правят миром, они делают черное - белым и наоборот.
Провинциальный аптекарь потерпел поражение, и обреченно выставил на прилавок большую упаковку злополучного «Колдрекса». Но отыгрался в малом, впарив ещё три пачки горчичников и эвкалиптовую мазь для растираний. Дама раскланялась с Марином и гордо проследовала к выходу, унося свою яростную, и теперь победившую правоту.
- Ты, мой милый аптекарь, скоро совсем прогоришь, - улыбаясь, сказал Марин. - Если клиент требует Колдрексу – ты должен задать ему именно Колдрексу, а не каких-то мазей и горчичников. Клиент всегда прав, как ты мог забыть, мой друг? Поменьше горчичников массам, побольше сервисного отношения!
Друг мрачно глянул на гостя, ещё не успев отойти от перепалки.
- Наслушаются рекламы, и ходят как зомби. Ей надо ноги парить, а она верит всякой ереси! Я не врач, но и не только продавец! Должен же кто-то думать о последствиях. Тебе чего?
Он был явно не в духе, и не реагировал на шутки.
- У меня болит горло. Болит, без сомнения, настойчиво и раздражающе, со всё возрастающим накалом. Боль уже вышла за пределы измерений, даже першит там немного. Мне чего-нибудь радикально- хирургического, Фишермен френд зеленого дай две упаковки, я рекламу в газете видел. Это ж тебе не жалкие врунишки голубого экрана, там черными буквами по белому печатают.
- На, - аптекарь запустил пачки по гладкой белой поверхности стола, - только тебе, дураку, не это надо. Вон, у тебя из носу течет, шмыгаешь, сам не замечая.
- А что же мне, дураку, надо; что мне, нехитрому, поможет? - ядовито спросил Марин. Побольше горчичников и притираний?
- Рожа ты несоветская, клизьма тебе поможет! Чего пристал к горчичникам? Тоже мне повод для шуток! Хватит с меня твердолобой Сандаерихи, уверенной в своей рекламной правоте. Тебе, дитя юга, надо ноги попарить, воду морскую подогреть. Заодно и подышишь йодом. Если шутишь, – значит, есть ещё слабая надежда. Впрочем, это не относится к перспективам твоего мыслительного аппарата, хотя йод – штука всесильная, так говорит нам телевизор. Аптека закрывается, и мы идем лечиться!
- Мудрено, - засмеялся Марин,- я не все понял, но со всем согласен! Ноги в море парить будем? Ибо кроме как в море, нет здесь нигде морской воды с её целебным йодом! О, боги, йоду мне, йоду!
- Цитаты мечешь? Хорошо, но план совсем иной. Мы теперь идем в «Пещеру», пропустим по паре горячего виски с лаймом (исключительно, заметь, для расширения сосудов). Там я возьму у Петра взаймы ведро, зачерпнем на набережной воды, занесем тебе домой, и ты попаришь ноги сам, как миленький попаришь. Спасительный йод помчится по расширенным сосудам куда-то вдаль, и завтра будешь абсолютно здоров!
- Все же речь твоя невыносимо богата. А как миленький парил ноги?
- Парил он их виртуозно и при этом каждый день. А за пастилки – 12 крон изволь на бочку. Можешь ещё Колдрексу взять, раз так переживаешь. Поможет – не то слово. Себя не узнаешь, и телевизор начнешь смотреть. Что там реклама в газете, куда ей! А щас постой, мне надо опрокинуть мензурку йода для дезинфекции, я весь день дышу вашими бациллами.
- Так мы ж «Пещеру» за этим и собрались?
-Дилетант! Мы идем в «Пещеру» за общением с последующим ритуалом расширения сосудов, а дезинфекция нужна мне прямо здесь. Как я выйду в народ, неся в зобу своем заразу? Слово «антисептик» слышал? Самый надежный – от Бэрри Брос и старика Рудда.
Игорь закрыл аптеку, и они посидели в «Пещере». Потом долго пытались поймать воду ведром, став на колени на высоком парапете набережной. Видимо сосуды достаточно расширились, вода от этого ловилась плохо, зато Марин успел два раза поймать за ремень Игоря, когда тот почти нырнул. Аптекарь обрадовано восклицал: «А подать мне йоду!», и громко смеялся, свисая с парапета. Один раз волна облизала ему лицо.
Ведро тащили по очереди, и смеялись над всем вокруг. На углу Игорь поскользнулся и упал, ухитрившись при этом бережно поставить ведро на асфальт. Поднявшись, он недружелюбно оглядел освещенные окна домов и крикнул: «Deep Purple – чемпион!»
- Игорь, там люди хотят спать, им нет дела до Deep Purple, вряд ли кто даже слово такое слышал, - засмеялся Марин.
- Это Deep Purple нет до них дела, и Deep Purple про них ничего не слышал и слышать не хотел. Вот в чем печаль человеческая! Deep Purple без них не подохнет, а вот выживут ли они – большой вопрос!
- Так живут они, многие мордатые даже такие, я видел.
- Живут они, мордатые.Разве это жизнь? Существование!
Дома Марин еле отговорил Игоря ставить на огонь пластиковое ведро и перелил воду в кастрюлю и чайник. Игорь поворчал, сетуя на трусоватую осторожность дилетантов, и захрапел на диване, укрывшись праздничным пальто хозяина. Кот немедленно подлез ему под бок.
- Что у них за манера - на пару храпеть на моем диване? - подумал Марин, - бесцеремонные типчики!
Он сварил кофе, вылил горячую воду в ведро, сел у окна и опустил, чертыхаясь, ноги. Потом подливал кипяток из чайника, шипел и корчил рожи, пил из чашки, глядя в окно. Там, в темноте зимнего вечера, загорались и гасли лампы его маяков. Какое-то судно стояло на рейде, качались красные и белые огоньки. Остальной свет погас, день окончен. Когда голова касается подушки и смыкаются веки, тогда и меняется цифра на его календаре, а не в какую-то скучную полночь метрологов. Марин швырнул полотенцем в храпящих диванолежателей и пошел спать.
Утром, не выспавшийся, и от этого умильный, дежурный по порту, рассказал, что на рейде встал российский гидрографический корабль. Какая-то поломка в машине. Сейчас лоцманский буксир заводит его в гавань, будут чинить. Шагая к своей мастерской, Марин видел высокие белые борта, нависающие над одноэтажными портовыми постройками.
Вечером оба бара посёлка были полны русских моряков, их манеры выдавали военных.
- Это неудивительно, - подумал Марин, - у военных всегда практический интерес к гидрологическим исследованиям, можно ведь заодно и пошпионить в свободное от науки время. Приятное с полезным, идущие бок о бок.
В «Пещере» грохотала музыка, за длинным угловым столом сидел раскрасневшийся Игорь и уже пел «не печалься о сыне…», с ребятами в коротких черных куртках. Марин прошел к стойке, поздоровался с Петром, который отрешенно перетирал полотенцем посуду.
- Шумно у тебя сегодня, а ты так флегматичен. Мало пьют, много говорят?
- Ну, я всю жизнь такой, - Петр благосклонно рассматривал на свет стакан, - а от подобной суеты мне сплошь возвышенная радость и просветление. Прибыля, тра-ля-ля, и всё такое, чистая эзотерика с махатмами. Пьют – будь здоров! Почаще бы русские корабли ломались у гостеприимных берегов Сюдуроя. Я человек благодарный и хочу передать привет сборщикам дизеля этого корабля, где бы они сейчас не находились. Да здравствует советское машиностроение! Выпьешь за это?
- Ах, ты - я и забыл что имею дело с капиталистом, прибыля, как я вижу, тебе важнее незамысловатых радостей творчества сборщиков дизелей.
- Отчего ты так решил? Мои мысли подслушал? Но все не так, сегодня как раз две эти радости мирно сосуществуют в моей душе практикующего нестяжателя.
- Да,верно. Но ты меня тут зря меня не путай, а плесни, не медля, твоего классово чуждого портеру представителю пролетариата. Яркому представителю, заметь. В пиве твоём, буржуйском, йод имеется?
- А надо?
- Очень надо, Игорь говорит, что это вопрос жизни и смерти.
- Тогда имеется. В этом стакане больше йода, чем в центнере морской капусты. Это как раз радио рассказало, ему только что стало известно. Кстати, что ты имеешь против буржуйского пива? Предпочитаешь пиво, сваренное социалистами?
- Нет, что ты, эту гадость пить нельзя, я ещё с института помню. Что-то в учении Маркса мешает им варить хорошее пиво. Завтра перечитаю «Капитал», чтобы с этим разобраться.
Они поболтали ещё несколько минут, и Петр пошел выполнять обязанности радушного кабатчика, а Марин допил подогретое пиво с пряностями и пошел домой.
В половине второго ночи его разбудил стук в дверь. Колотили с таким усердием, что можно было ожидать запоздалого вторжения Чингисхана в самую западную Европу.
На пороге стоял Игорь в своей пьяной ипостаси. Видно было, что пил он долго и со вкусом.
- Что, даже не пригласишь друга войти? – гость держался с определенной долей вызова и агрессии. – Совсем стал индивидуалистом?
Марин не успел сообразить, что ответить, как Игорь уже бродил по комнате, невнимательно осматривая стены, шкафы и полки буфета.
- Эй, ну где тут у тебя виски,- спросил он, заглядывая корзину с луком. Где виски для друга?
- Игорь, а ты уверен, что тебе нужно ещё виски? – Марин не до конца понимал, что происходит. Игорь вел себя необычно, поэтому непонятно, как отвечать.
- Положим, виски я не пил сегодня. Водка была, джин с ромом, а вот виски я надеюсь найти где-нибудь здесь. Но я уже понял, что ты мне не рад, все вы так. Позакрываетесь по домам и плесневеете поодиночке. А у нас в Одессе всегда можно было завалиться в любое время – и тут же был тебе стол, тут тебе и разговор по душам. Я с ребятами с корабля сегодня так поговорил по душам, как не говорил ни с кем уже 8 лет на этом убогом острове. Не русские вы все, ей Богу тут, чопорные, Европа занудная. Ну скажи, ты же не рад мне сейчас?
- Игорь, но не обязательно же доказывать дружбу тем, что не выспишься.
- Не рад, спать хотел. Тиха украинская ночь, но виски надо перепрятать…Скоро будешь спать, скоро будет тебе покой, а пока потерпи маленько. Кофе угостишь?
Пока Марин возился с кофе-машиной, Игорь вытащил со стойки и включил негромко альбом Ника Кейва, и сидел в кресле, подпевая. Он выглядел умиротворенно, видимо возможность безнаказанно рыться в дисках и включать музыку среди ночи способна немного притупить постоянную боль великой души. Предательский кот лежал у него на коленях и блаженно потягивался, словно ждал этого момента весь вечер.
- Я ведь вот зачем зашел, - объявил Игорь. - Я спросить хочу – что там у тебя с ней? Он сделал широкий жест в сторону фото Эммы, и чуть не повалился на бок.
- Ничего,- подумав секунду, ответил Марин. Практически совсем ничего. И я не настроен об этом разговаривать.
- Ты не виляй, хоть раз поговори по душам со мной! - Игорь почти что закричал, шлепая ладонью по подлокотнику. Не настроен он! Что ты шифруешься от меня? Думаешь, я слепой, сухарь ты чопорный?
«Чопорный сухарь», он же и «Европа занудная», подал кофе и сел на диван. Помолчал, глядя на гостя. Игорь шмыгнул носом и стал пить из чашки с самым обиженным видом.
- Послушай,- мягко начал говорить Марин, - ты ведь пойми, я не уверен в значении слов «разговор по душам». Это раз. И я не лгу тебе. Это два. Я действительно хотел спать – это три. Но я рад тебе, потому что ты мой друг. Это четыре. И Эмма – это небольшое фото на стене, и большая тайна – это пять. Причем тайна для меня самого.
- Но почему, почему только фото? Не хочешь - не говори, но даже ты, морда нерусская…
- Ты у нас сильно русская,- вставил Марин.
- Не перебивай меня! Так вот, индивидуалист законченный, неужели не расскажешь мне? Да любой бы только об этом бы и говорил. А ты молчишь уже почти год. Твое дело, но давай так, – пообещай мне один честный ответ, - я уйду!
- Обещаю, но не уходи, кофе много, а я уже не хочу спать.
- Да перестань ты, я серьезно! Скажи, что будет дальше?
Он встал, и стал ходить по комнате на нетвердых ногах.
- Игорь, но зачем тебе это?
- Да затем, что я твой друг. Надо мне знать, именно сегодня и сейчас!
Марин поставил чашку на стол. Посмотрел привычно в окно на маяки. Встал, взял в руки фото. Ветер выл в трубе. «While sorrows pile up around you Ugly, useless and over-inflated» - бился приглушенный голос Кейва в черных куполах динамиков. Подойдя к бару, достал черную бутылку Jack Daniels, налил в стакан. Игорь все вращался по гостиной и жужжал, как оттаявшая муха. Неторопливо приблизился, отнял бутылку, отпил прямо из неё и загудел довольно.
- Ну, что молчишь, обещал ответить.
Возникла пауза.. В стакан упало четыре куска льда, бутылка перекочевала обратно к Марину, пшеничного цвета жидкость плеснула на лед, раздался хруст. Замолкла музыка. Кубики льда звякнули ещё раз о стекло, и стало совсем тихо.
- Дальше не будет ничего, Игорь.
- Ты не хочешь продолжения?
- Хочу, но…
Игорь аж подпрыгнул, протянул свои волосатые лапищи к Марину и закричал почти во весь голос:
- Вот!!! Вот!! Вы такие, - вы все такие!! Раз хочешь, - так почему, почему ты сидишь тут и молчишь? Почему не писал ей, почему не звонил? Что ты за мямля такая бесхребетная? Чего ждешь?
- Писать по-шведски надо было?- рассвирепел вдруг Марин. А говорить на каком языке? На русском, может быть? Умник чертов, что ты лезешь, куда не знаешь!
- Так учил бы шведский!
- Я и учил, черт бы забрал этот шведский! - они оба уже кричали. Марин схватил с полки несколько учебников и бросил Игорю, - Учил как проклятый, каждый день по много часов, вместо сна. Этот язык можно понять, я могу заказать билет на поезд, могу рассказать о погоде, но не могу, не могу я говорить с ней.
- Что ты кидаешься в меня своими дурацкими книгами? Учил он! Да люди звезды с неба в таких случаях срывают, а он пару слов выучить не мог. Сказал бы по-английски, это любой поймет!
- Да говори она на хорватском – я не смог бы ей ничего толком пояснить! Тут не в словах дело вовсе.
- А в чем же дело?
- Во времени видимо, - Марин уже почти успокоился, – во времени, во взглядах, в положении, возрасте. Дело во всей жизни.
- Иди ты в баню! Возраст у него! У всех возраст, и ничего! Наворотил мне тут, теоретик несчастный! Взял бы и поехал туда! Да будь ты хоть сто раз глухонемым, все можно понять по взгляду, по дыханию, по шагам, по всему… При чем тут время и возраст, ты просто ищешь оправдания себе. Поехал бы и все! Что ты ржешь, что тут смешного?
Марин сидел в кресле, запрокинув голову к потолку, и негромко смеялся злым смехом.
- Я ездил, пьяное ты рыло. Два раза ездил.
- Ездил? - Игорь не был готов к такому ответу, - это когда?
- Как письмо первое получил, через неделю. И вот, в сентябре. Я говорил, что в Торсхавн по делам. А там - самолетом в Мальме. Дороги три часа всего, с пересадкой в Копенгагене.
- И… и что? Что было то?
- Я тебе говорил – ничего не было. Нашел дом, постучал, подарил цветы. Сказал, что зазубрил на шведском. Попил кофе. И все. Как на стену натолкнулся, там совсем другой мир, я там не нужен и нелеп. Улыбнулась вежливо – и пока. И знаешь, сильнее всего подействовало на меня, что она, казалось, очень ждала, когда я уйду, чтобы заняться какими-то там своими делами. Я пытался придумывал повод, пытался что-нибудь предпринять, но безуспешно, какая-то стена была. Недели две потом не спал, все думал, что и как надо было сделать по-другому. Так и не придумал, дело не во мне, вероятно.
- Эх ты как! А второй раз что?
- Второй раз – это я от тоски. Мне ведь казалось, что у меня отняли что-то очень важное, что-то мне дорогое. Не выдержал – взял и поехал. Просто, чтобы увидеть.
- И что?
- Да ничто Игорь, полное и абсолютное ничто. Все как в первый раз, даже хуже ещё. Ощущение такое возникало, что там мне места нет, я мешаю. Да и чего я ждал? У нас нет почти ничего общего, я сам слишком многое придумал. Несколько раз у неё менялась интонация, казалось, что вот схватит меня за руку и не отпустит, но нет, не схватила. И это придумал, наверное.
Игорь помолчал, раскачиваясь в кресле. Вздохнул, рассеяно почесал кота за ухом. Каким-то усталым и скучным голосом громко произнес:
- Это от того, что… потому что… ты просто старый пердун!
Марин некоторое время смотрел на него с недоумением, а потом рассмеялся – до него дошел смысл слов. Смеялся он долго, положив лоб на кулаки, лежащие на столе. Успокоившись, вытер глаза и сказал:
- Это точно, особенно когда пива попью.
Игорь смотрел без улыбки, глаза были совсем трезвые.
- Я не это имел в виду.
От этих слов стало не по себе. Марин встал, тяжело прошелся по коридору, повесил фотографию на стену, провел по ней пальцем.
- И здесь ты тоже прав, наверное. Хотя я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
Пояснять Игорь не стал. Он спросил:
- Помнишь, у тебя позавчера играла песня такая – про воду, которая поднимается, про друзей каких-то? Небыстрая такая песня. Поставить можешь?
- Мммм…the water is rising; you try to repel… это R.E.M. the Boy in the well. Третий диск слева, поставь сам.
После недолгого грохота от падения коробочек с СД тихо щелкнул усилитель. Игорь отнял дистанционку, несколько увеличил громкость, сидел и слушал, не шевелясь. Опять хотелось спать, ненужный ночной разговор вымотал смотрителя маяка. Но, прикрыв шершавыми веками глаза, Марин молча сидел. Было ясное ощущение, что прерывать гостя сейчас нельзя. Остановив посередине песню, тот сказал вскоре:
- Я возвращаюсь в Одессу. Навсегда.
Помолчали еще. Марин засыпал кофе в кофеварку и спросил:
- Ты уверен, что найдешь там то, чего здесь не хватает?
- Нет, не уверен, далеко не уверен. Но сидеть и ждать, пока оно само меня найдет, я не умею.
- Ты, получается, не старый пердун?
Игорь улыбнулся и сказал:
– Точно, я моложе на 3 года.
- Думаешь, люди и всё там осталось таким, каким ты помнишь? Не обманываешь себя?
- Да это не важно уже. Я больше не хочу сидеть тут, как в консерве и ждать непонятно чего. Тесно мне. Уеду, а аптеку продам…
Он встал, бережно переложил кота на диван. Тот потянулся и улегся уютнее на нагретом месте. Игоря сильно шатало, но голос звучал уверенно и ровно:
-Пойду я, как-то у тебя невесело.
- Куда мне, я ж не из Одессы. Может, все же, останешься ночевать –диван и кот к твоим услугам. А утром я сардины насухо обжарю, у меня есть свежие, не мороженные. И кофе у меня хороший, не то, у тебя. Оставайся, а то утром пожалеешь.
- Ну-ну, не обижайся… Спасибо за разговор, я лучше пойду. Тяжело что-то на душе стало, лучше сейчас одному. Я почему-то думал, что у тебя все не так, всё на мази…Знаешь, там, в Одессе, я много работал со студентами, и особенно не выносил нытиков, которые страдали, не зная, какую из девушек, ухаживающих за ним, выбрать. То, что дамы первыми стали говорить о своих чувствах, бесило меня, но ещё больше раздражали мужчины, не способные делать выбор, не способные менять жизнь. Иногда я чувствовал такое же бессилие, как сейчас, услышав о твоих поездках, Мне хотелось им помочь, научить их всех. Ты вот мне сейчас напомнил аморфного студентика, а ведь ты не такой. Извини, со стороны всегда легко судить.
- Ну не все так плохо, девушки за мной, как раз и не ухаживают.
- Хоть это отрадно. А ведь все надо делать не так, я сейчас примерил твою историю на себя. Я не смог бы оставаться спокойным, как ты. Лопнул бы, или убил кого. Я другой, мало думаю, но много делаю и говорю, наверное даже излишне много… А сардины можешь принести и подать мне в постель.
Закрыв дверь, Марин встал у окна и смотрел вслед Игорю. Тот шел, преодолевая изгибы местности, иногда хватался руками за забор. Ноги ещё не успели протрезветь.
Потом он исчез за поворотом, а Марин стоял, уставившись в одну точку, где-то на горизонте. Потом стал водить пальцем по стеклу, рисуя. Воздух опять становился тягучим, трудным для дыхания. A lack of oxygen from my life support, my Iron lung... Непомерная тяжесть. Неподъемный вес, который не снимается.
Утром, по дороге в гавань, он постучал в окно аптеки. В доме раздался грохот, какие-то стенания, и появился хозяин – запухший, в растянутой синей майке. Кивнув, Марин передал ему термоконтейнер с горячими сардинами и термос с кофе. Игорь попробовал улыбнуться, но лицо ещё не слушалось. Махнув рукой, он отправился досыпать.
В этот день работалось плохо. Разложив на столе внутренности реле двигателя, Марин стал смотреть в окно. Длинные серые валы бились о черные камни на той стороне бухты. От этого вверх выстреливали столбы пены. Белоснежной пены, от неё шарахались чайки такого же цвета. Всплывали в памяти фразы ночного разговора, бились не распознанные обрывки чувств и образов о стенки сердечных сосудов. Он долго смотрел на океан, не шевелясь, потом налил себе кофе и снова сидел без движения. Осенний шторм прекрасен, осенний океан одинок, осенняя тоска невыносима.
После обеда появился Игорь. Он был расхристан и мят, точно старый плюшевый мишка. Принес контейнер и термос, поблагодарил. Сел на верстак у окна, прислонился к стене. Обмяк и стал похож на кучу старой одежды.
- Не передумал?
- Нет, уеду. Не могу.
- Вот что, Игорь. Аптеку ты не продавай, все равно скоро вернешься. Там нет для тебя места, так же как и здесь. Мир меняется быстрее нас. Ты вернешься, потому что у тебя здесь есть работа, люди, которым ты нужен, «Пещера» и океан соленой воды, в которой очень много йода.
Игорь долго смотрел в окно, потом улыбнулся.
- Нет, друг мой, я больше сюда не вернусь. И вот тебе причина: я сяду в самолет, посплю, потом выйду в аэропорту и пойду пешком через поле. Будет легкая дымка, туман в долинах. И мокрые листья тополя станут тяжело шлепаться в желтую траву. Акации все ещё темно-зеленые, они держатся дольше остальных. Таким должен быть октябрь. Я точно не вернусь.
- А березки?
- Какие березки?
- Русские березки, баня, водка, песни под гармошку.
- Да ну тебя, я серьёзно.
- Хорошо, но не продавай аптеку. Я тоже серьёзно. Дай её в управление сыну старого Леннга, он честный малый. Будет платить тебе ренту. Прошу, не продавай.
Игорь отвернулся от окна и внимательно посмотрел на Марина.
- Ты такой же бесчувственный кусок картона, как и все тут. Никак не привыкну в вашей практичности. Я вчера подумал было, что ты как я, просто нерешительный. Не буду продавать, если это важно. Но какая тебе разница, и как можно сейчас думать об этом?
- Не знаю, я такой вот. А ты вернешься через полгода.
- Зануда, - рассмеялся Игорь, - приезжай лучше ты ко мне. Адрес вышлю.
- Голубиной почтой в конверте с розами?
- Редкий голубь согласится лететь на середину Атлантического океана. Я тебе передам с русской подводной лодкой.
Они до сумерек сидели в мастерской, болтая о сортах вина, самолетах, книгах, знакомых и незнакомых женщинах. Потом пошли в «Пещеру», потом к Марину. Игорь жарил картошку с чесноком и приплясывал у плиты, хозяин сидел в кресле, задрав ноги на столик и ел замороженные вишни из пакетика. Косточками стрелял в кота. По телевизору Манчестер боролся Барселоной в Лиге чемпионов. Без звука, чтобы одновременно слушать альбом Led Zeppelin семьдесят шестого года. Потом гость храпел на диване, очень по-детски открыв рот и засунув руки под подушку. Кот лег в ногах, и они стали долго ворочаться и толкаться, пытаясь устроиться удобно. Отвоевав большую часть территории, победил кот.
Марин сел в кресло у окна. Привычное место, привычный дом. Его дом, его океан, его маяки. Только кот невесть чей. И друг, который уезжает. Придет ли и его время возвращаться в место, где вырос? В мыслях о том доме много боли, в его одиноком доме боли тоже хватает. Её везде достаточно, начиная с определенного возраста каждый день сопровождается болью. Острая и ноющая, физическая и нет, чужая и своя. Всякого рода боль, и все это вместе называется жизнь.
* * *
Игорь вернулся через три месяца. А ещё через месяц приехала бойкая черноглазая женщина – его жена. И в поселке снова стало больше шума и смеха.