декабрь 2005
«1 000 001й- надежда есть для тебя!»
Дрозды
Путешествие в плацкартном вагоне одного из лучших в мире поездов – это всегда волнующее приключение. Поезд № 90 Жмеринка – Москва - без сомнения лучший в мире. Это сразу понимает всякий пассажир, имеющий обоняние.
Я держал путь в Москву, к друзьям. Настроение моё было неплохим, насколько это возможно в поезде. Стали заходить другие пассажиры, они шумно и суетливо расставляли багаж, занимали места, настороженно присматриваясь к соседям. Я, как человек, закалённый многими поездками, сидел и смотрел прямо пред собой, не ожидая особой радости от появления соседей. Всё стало окончательно понятно спустя несколько минут.
В попутчики мне досталась чистая царица. Из тех кто царит во всех кабаках на привокзальных площадях. Вы знаете этих загадочных незнакомок: они исполняют партию первой примы во всех липких забегайловках и особенно караоке-барах у вокзалов. Это, как правило, дамы света – больше всего их заботит впечатление, которое они производят на кавалеров.
Провожающий - герой подобного класса: весьма загорелый и скрюченный атлет в сандалиях на босу ногу, чёрной майке, грязных светлых брюках. Волосы гладко зачёсаны назад, кисть правой руки в гипсе, но на Майкла Дугласа всё равно не похож. Надо ли говорить, что они оба были изрядно выпивши?
Войдя в вагон он сразу же направился ко мне и стал слёзно просить, чтобы я защищал его даму по дороге до Москвы. (Кто бы стал ей угрожать?) Затем эта, в целом умилительная, забота стала переходить грани допустимого: мужичонка стал угрожать местью всякому, кто станет клеиться к его красавице. Смотрел он при этом на меня, не то, чтобы в глаза, но куда-то вокруг них. Он придумывал и озвучивал всё более страшные наказания для потенциального похитителя сердца царицы. О, небо, ну почему из всего вагона один я показался ему опасным соперником? Отчего никто и никогда не видит во мне угрозу достойным и красивым женщинам, а только так вот, по плацкартному? Неужели всё же Господь дал мне внешность человека, способного на избыточное внимание к красоткам подобного пошиба? И вообще на какое либо внимание?
Мы почти вошли в клинч с защитником путешествующих. Я уже успел отметить для себя места на его гипсе, по которым надо бить, чтобы было больнее и эффективнее, но тут вмешался проводник. Этот бодрый петушок прокукарекал свою привычную ахинею: «Праважающыыии, выходимо с вагона!» В мутных глазах моего оппонента на миг промелькнуло что-то осмысленное, он заорал мне в лицо: «Головой за неё отвечаешь, понял!» Я опешил, так как не предполагал теперь такого доверия к себе, а скорее был готов только к эскалации конфликта. Но герой уже исчез, весь и сразу, точно Гелла из кабинета Римского.
Поезд тронулся, я сел на место и понемногу пришел в себя. Драки не произошло, сердце мое постепенно возвращалось к привычному ритму. Сделать это до конца сердцу не удалось, потому что соседка моя сразу взяла верный тон. Дружелюбно улыбаясь многими зубами, она спросила: " Пшеничную" будешь?", и игриво шлёпнула меня по колену. Я подскочил и ударился головой о верхнюю полку. Царица решила, что это я сделал от радости и стала снисходительно смеяться, заглядывая мне в лицо. Этого я вынести не смог и быстро залез на верхнее место, отгородившись от мира книгой Хэмингуэя. Наверху было меньше людей, запахов и разговоров.
Царица скучала недолго, но недобрые чувства ко мне затаить успела. Ведь я так быстро превратился в её глазах из загадочного рыцаря плацкартного образа в бесчувственного верблюда, который равнодушно растоптал цветок самых нежных чувств. Она была права в этих своих выводах, это очевидно. Я бы ещё и с энтузиазмом станцевал на остатках этих самых чувств, но воспитание не позволило. А зря не позволило, потому что это могло бы отпугнуть многочисленных мотыльков, которые тут же слетелись на свет её обаяния. Это были весёлые, галантные, давно не мытые плацкартные красавцы. Они стали сидеть в моем купе и пить какую-то невообразимую дрянь (вслух называя её коньяком). При этом все напропалую ухаживали за дамой, о безопасности которой так ревновал хроморукий агрессор, который остался на киевском перроне. Их дыхание, слова и мысли скоро сделали воздух ещё более несвежим, чем обычно.
Героиня рассказа принимала все комплименты с достоинством. Особенно тешилась теми редкими высказываниями, которые не содержали матершины, хотя её речь изобиловала подобными оборотами. Как всякая Женщина(это слово заимствую из сериалов), царица была нежной и ранимой, на свой правда, плацкартный манер. Она была вполне в своей тарелке, давала плацкартный бал, оглядывала и ободряла шеренги светских кавалеров. Они снова пили, шутили (по своему), а я лежал, уставившись в низкое плацкартное небо, и мучительно искал ответ на вопрос: «Ну почему, почему в плацкартных вагонах всегда хочется повеситься?» Ответа не было.
Спустя некоторое время компания устремилась в тамбур покурить. Стало немного легче, но не надолго. Дама, чьим расположением я так поспешно пренебрёг, вернулась мстить. Была царица почему-то почти в неглиже, хотя было это совершенно ей не к лицу. Подойдя к моей полке она заорала вдруг на весь вагон: «Ты чё, казёл? Убери руки, гад, ты что делаешь??» Я, признаться, подозревал что-то подобное, поэтому руки мои были предусмотрительно убраны за голову заранее. Но это не остановило рать её многочисленных защитников (вот к кому надо было обратиться герою, внешность так обманчива). Волна за волной, они устремились ко мне изо всех щелей, чтобы примерно наказать подлеца, осмелившегося посягнуть на честь хозяйки бала. Корявые руки и потные лбы, белые глаза и немытые пальцы уже слились в какой-то мерзкий хоровод вокруг моей полки. Изнутри мутного этого круговорота неслись угрозы и страшные проклятия на мою голову, они набирали силу, как смерч.
Почему-то страшно не было – я давно заметил, что моя короткая стрижка, красные глаза и плацкартный прыщ на лбу действуют успокоительно на малозубых рыцарей поездов. Они скоро передумали рвать меня на куски, и сели выпивать по новой. Дама вполне удовлетворилась местью, я был доволен, что они исчезли из поля моего зрения. Рыцари Плацкартного Стола были довольны собой и словами, которые они смогли высказать в мой адрес. В общем, настало время плацкартной идиллии. На волне всеобщего довольства они опять уплыли в тамбур.
В относительной плацкартной тишине я попытался в который раз сосредоточиться на жизни Томаса Хадсона. Не получилось, взамен этого я стал думать о своих попутчиках. Ведь завтра на перроне их встретят семьи, дети или друзья, и они снова станут похожими на людей. Сходство будет ещё не портретным, но всё же эти персонажи будут вызывать у меня скорее чувство жалости. Сейчас же ничего, кроме омерзения я не чувствовал. А хотелось.
Царица опять вернулась одна, и с ходу повторила свой номер. На сей раз она кричала: «Убери руки от меня, придурок кащенский*!», а я тоскливо смотрел на неё, забившись в самый угол верхней полки. О, боги, яду мне, яду!
Повторного карнавального шествия потных воителей не было. Они не поверили даме на этот раз, как пастухи в сказке не поверили крикливому мальчику. Просто зашли, сели и стали выпивать, не обращая на меня внимания. Дама присела к ним, разговор возобновился. Он ходил и ходил по кругу: те же слова, шутки и анекдоты в который раз оглашали плацкартные своды вагона. Наверное, он пропитан пошлостью уже насквозь, от этого здесь всегда душно и воняет чем то отвратительным.
Рука моя опять онемела и тупо ныла, как её не положи. Боль поднялась от указательного пальца до плеча, и угнездилась где то там. За сотни километров вокруг не было ни одного лица, которое мне хотелось бы увидеть сейчас. Память изменила мне привычно, я даже не в состоянии был вспомнить, как выглядят те, кого люблю. Возле меня копошились одни только уродливые джинны, живущие в плацкартной лампе. Вращением своим колёса тёрли лампу, вызывая к жизни все эти чудовищные видения, омерзительные слова и гнусные намерения. Я не могу избавиться от них, не могу вырваться на волю. Я раб лампы, она будет терзать меня всю жизнь. Я, наверное, родился, вырос и умру в плацкарте.
Постепенно я стал засыпать, проваливаясь в липкий вагонный сон. И снилось мне что то исключительно плацкартное, в этих тягостных и терзающих снах не было ничего хорошего. И не стало для меня целого мира благородных и высоких людей, нигде и никогда уже не было моря, не было свежего ветра, гула парусов, света маяков, никакого следа никаких кораблей. А был вонючий зеленый вагон. Были ничтожные разговоры, тусклые лампочки, а, главное, тьма, тьма за окном, тьма в глазах попутчиков, тьма внутри меня. Была ночь, моя миллион первая ночь в плацкартном вагоне. Надежда есть для меня?
Комментариев нет:
Отправить комментарий